Но чтобы добраться до этого коридора, мы потратили уйму сил и времени.
Поскольку здесь жили какие-то пентюхи, а не люди.
Началось с того, что когда мы остановились у шлагбаума, при въезде в эту самую Малиновку, пришлось минут пять ждать, пока к нам из своей будки не выйдет толстый маленький таможенник, — в бронежилете, увешенный гранатами, и с автоматом Калашникова за спиной.
Был он какой-то сонный, приторможенный, — ничего его не интересовало, кроме своего сладкого сна, который мы нарушили.
— Кто такие? — спросил он, покопавшись мыслью в справочнике из десятка служебных вопросов, которые он знал.
— Проезжие, — ответили мы. Уже догадавшись, что нас обманули, базукой здесь не пахнет, а пахнет обыкновенным бюрократизмом и взятками.
— Куда направляетесь?.. Какой груз сопровождаете?
— Едем по делам. Груза никакого у нас нет.
— Так не бывает, — почесал затылок таможенник, — чтобы совсем без груза… Проезд, — по баксу с человека, плюс налог на груз.
— Да нет у нас никакого груза.
— Тогда ждите начальства, — равнодушно бросил толстяк, и развернулся, чтобы удалится в свою будку.
— Долго ждать? — спросили мы его.
— Начальство завтракает… Как отзавтракает, так придет. Оно с вами и будет разбираться.
Чтобы проскочить через село с ветерком, не было речи. Шлагбаумом они себе придумали железнодорожный рельс, который, к тому же, заезжал в пазы, — так что протаранить его нашими машинами не представлялось никакой возможности.
Действовать силой, тоже было бы самой последней глупостью. Судя по гранатам, бронежилету и Калашникову таможенника. А в будке виднелось еще одно толстое лицо.
Баксов для оплаты тарифа у нас тоже не было.
Вот тебе и Малиновка. Вот тебе и базука…
Ничего не бывает хуже, чем тупое, бессмысленное ожидание. Какого-то начальника, который изволит откушивать. Сидит где-то там за столом с несвежей салфеткой, засунутой за ворот, смотрит бессмысленно на блюдо, — и никуда не торопится. Исполнять свои непосредственные обязанности.
Вышел другой таможенник, такой же толстый и такого же маленького роста. Так же, — до зубов вооруженный. Не в пример нам.
Подошел вальяжно, почесал затылок.
— Везем что-нибудь? — лениво спросил он.
— У нас нет никакого груза, — ответили ему.
— На охоту что ли собрались? — спросил он с оттенком какого-то любопытства. — Своих зайцев всех перемочили, теперь на наших позарились?
И неожиданно прытко для своего жирного тела, подтянулся за борт и заглянул в кузов.
— Под соломой что ли? — подозрительно спросил он.
— Да нет же у нас ничего, говорят тебе… Давай начальника своего, нам ехать нужно.
— Всем нужно, — пробурчал он. — Сейчас придет начальство. Имейте терпение.
Терпение мы имели после этого не меньше часа. Народ разбрелся, завалился кимарить в тени берез, и потерял всякую бдительность.
— Что-то не так, — сказал мне Олег Петрович. — Что-то здесь не так.
— Что не так? — довольно лениво спросил я. Потому что уже сломал голову, в поисках решения, где нам отыскать баксов пятьдесят, чтобы расплатиться с ними. У нас даже не было, чего им продать. Никакого натурального запаса для грядущего обмена.
— Время тянут, — сказал Олег Петрович. — Вон, взгляни на село, — богатеи… Такого за копейки на проезде не заработаешь. Такое можно отгрохать, если только все достается, все сто процентов.
— Вы о чем, Олег Петрович? — не понял я.
— Время тянут, — опять сказал он, — потом, давай на спор, придет начальник, покочевряжится еще немного и пропустит. За просто так… Это чтобы мы обратно не махнули, а двинулись в нужном направлении.
Я сразу же проснулся. Такого в голову не приходило.
— Вы думаете? — спросил я. — Значит, без денег пропустит? Это хорошо.
— Они нас в два счета рассчитают. Без проблем… Надо линять домой. Пока не поздно.
— А как же мечта? — спросил я.
— Останется мечтой, — сварливо сказал Олег Петрович. — Против лома, ты же знаешь, — приема нет.
— Черт, — сказал я. — Где-то я читал, но вот где, когда, — убей бог, не помню… Но в голове стало крутиться. Как надоедливая муха, жужжит и жужжит, а вспомнить, откуда я это знаю, не могу: знать размеры предстоящей опасности, означает, до некоторой степени не бояться ее… Так, кажется.
И вообще, пока бесконечно завтракал их главный, я начинал злиться. Не только из-за его трапезы, и предположения Олега Петровича, вернее, — совсем не из-за этого.
Из-за несуразности того, что находилось у меня внутри. Находилось внутри и происходило там же.
Из-за — неповторяемости…
Потому что в этом невозможно было разобраться.
Ничего у меня, ни разу, никогда, не получалось специально. Когда я этого хотел. Никакой мистики не происходило…
А получалось легко как-то, непринужденно, — когда я об этом меньше всего думал.
Вот я увидел тех бедолаг в окопчике, из кузова машины, откуда их невозможно увидеть. Но — ведь увидел, их и их вооружение, даже как-то почувствовал их растерянность и паническое состояние духа. Увидел, — и поверил тому, что увидел. Вернее не так, не поверил, этому «поверить» места не было. Увидел — и все… И оно, так и оказалось. Зрение не подвело…
Увидел, где спала в детском доме Гера, и почувствовал ее гордость, от того, что ее кровать расположена не так, как у всех. Но это уже не зрение было, а — чувство.
Как, почему, откуда, зачем?.. Но и это была, — правда…
А то, что нам готовят засаду, — не понял. Слава богу, Олег Петрович подсказал.
А уж это — важнее не придумаешь. Для меня, и для нас всех. Если говорить о важности…
Я ничего не понимал в себе, потому что ничего не повторялось… Вернее, что-то повторялось, но не по моей воле. А по чьей-то другой, если это была чья-то воля, а не некий таинственный метаболизм моего организма. То есть, что-то до предела слепое и неподдающееся логике.
Ничего не повторялось. Я был бессилен, что-либо объяснить, придумать про себя хоть какую теорию. И от этого злился.
Нас пропустили бесплатно.
Начальник таможни, оказался, как отец родной. В отличие от своих жирных подчиненных. Он говорил нам: «ребятки».
— Ребятки, что мы, крохоборы какие-нибудь… Вижу же, вы не местные, и денег у вас нет. Раз едете, значит вам нужно. Нам-то зачем знать, куда и зачем?.. Не взыщите на моих обормотов. Их дело, — служба. Поймите.
С этими словами он скомандовал поднять шлагбаум. Мы — тронулись. Он чуть ли не махал нам на прощанье подсумком, даже, наверное, прослезился от чувств, стоя в той пыли, которую взметнули наши машины.
Был он высокий и худой, и не чувствовалось по его плоскому животу, что он только что больше часа принимал плотный завтрак.
Ох, Олег Петрович, Олег Петрович!..
Нужно было дать им переворошить нашу солому, мы не дали, — и они думают, что у нас под соломой несметные богатства, из-за которых сейчас устраиваются где-то в засаде бывалые бойцы, для которых
