услышу — то и в нумер. Устал, избегался.
И вот сижу я как-то в кабинете и смотрю в окно. Помню, черная кошка на крышу соседнего дома залезла. Эх, думаю, возьму чернильницу да брошу — авось попаду! И только я, значит…
Стучат!
— Войдите, — говорю.
Входит рыжий блондин. Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. И виской от него разит. Представляется:
— Дикенц.
— Чего изволите? — интересуюсь.
А он:
— Я Дикенц!
Как потом оказалось, Карп Дикенц. Но я тогда его еще не знал и говорю:
— Простите, не имею чести, — и хмурюсь надменно. Немало их тут всяких ходит!
А он подает мне бумаги и важно гласит:
— Сие рекомендательные письма. Извольте ознакомиться.
Я взял, просмотрел. Бумаги иноземного наречия. Наречий я не знаю. Как быть? Пока что осторожно говорю:
— Весьма изрядно. Ну, а к нам вас чего привело?
— Желание сотрудничать.
И тут же сел без спросу, закурил вонючую сигару, в чернильницу пепел стряхнул. Я терплю. Думаю: квартального всегда позвать не поздно. Говорю:
— Быть может, матерьял имеете?
— Имею, — отвечает. И подает бумаги. Нашего наречия. Читаю…
Мать честная! Нынче утром бранд-поручика Истошкина в ресторации “Шафе” арестовали. Он третий день подряд всех вчистую обыгрывал, вот местный шулер и не выдержал, донес. Пришли, обыскали — и точно! В рукаве нашли подменный шар. А как взялись этот шар пилить, так он, слоновья кость, начал кричать, стал пощады просить! Вызвали лейб-медика, тот сделал трепанацию… и вытащил из шара человеческий мозг! На допросе поручик признался — это он свою любовницу Марфену в шар запрятал, дабы она ему подыгрывать могла. Он на ней потом жениться обещал, и дура-баба согласилась…
Я прочитал, головой покачал. Говорю:
— Сомневаюсь. Рвачев не одобрит. Мы люди подневольные, под цензором. И, опять же, печатное слово. Нельзя!
Дикенц встал и отвечает:
— Ваше право. Но вот на всякий случай вам моя визитка.
Оставил на столе лощеную бумажку и ушел. Я глянул. На бумажке: “Карп Дикенц, репортер. Обжорный переулок, дом повитухи Девиной, шестой этаж, под крышей”.
Ну ладно, думаю, под крышей так под крышей. Взял новое перо и написал статью по то, как рыжики солить. Сдал в типографию, сходил в трактир, лег спать.
Не спалось! И не зря — назавтра все газеты про Истошкина писали и имели на этом завидный успех, а у меня полтиража разносчики обратно принесли. Истошкина сослали на галеры, а я… визитку взял и к Дикенцу подался.
Он и действительно под самой крышей жил. Вхожу, а он лежит на кушетке в подштанниках, а на полу валяются бутылки с виской и без виски. На подоконнике мухи, в углу табуретка с закуской, а он сигару курит и пасьянс раскладывает. Увидел меня, ухмыльнулся.
— Садитесь, — приглашает.
Я сел. В другой бы раз я сатисфакции потребовал — страсть не люблю, когда меня в исподнем принимают, — а нынче молчу.
А Дикенц:
— Виски не желаете?
— Нет-нет, я на службе.
— Прискорбно.
— Согласен. Ну а вы согласны у меня работать?
Молчит. Глаза у него желтые, холодные. Ну, думаю, сейчас отбреет! Нет, говорит:
— Согласен. Двадцать пять процентов с оборота! Идет?
Я руками развел:
— Да где взять оборот?
А он:
— Это уже мои заботы. Вот новый матерьял! — и подает листок.
Я читаю. Так, так… Из-за моря вороны летят, невозможная стая. Будут в городе все яркое, блестящее хватать, так что не худо бы и приготовиться к нашествию.
Прочитал я, молчу. Дикенц курит, желтым глазом не моргая смотрит. Эх, думаю, рискну!
И по рукам ударили.
Назавтра мои верные читатели все яркое, блестящее припрятали. Вороны в полдень налетели. И было их так много, что небо потемнело. Налетели, все, что плохо лежало, схватили — и дальше полетели. Стонут, негодуют горожане… Но не все! Я, к примеру, довольный сижу. Ибо следующий нумер на две тыщи экземпляров распечатал и знаю — остатка не будет: Дикенц новые новости дал.
И с тех пор мы зажили как в сказке! Дикенц матерьялы носит, я их в типографию сдаю, станки печатные стучат, разносчики на улице кричат — ибо им прохожие проходу не дают, “Биржин Глас” так и рвут. Богатеем! Снял я себе новую просторную квартиру, в ресторациях обедаю, на тройке в редакцию езжу, а вечерами раздаю визиты. И куда ни приеду, везде меня ждут, везде шампанское подносят, везде с дочерями знакомят:
— Ах, ах! Да вы садитесь, отдыхайте. На вас же лица не осталось. Дася, душечка, где ты? Открой клавикорды, сыграй нам что-нибудь занятное.
И вот сижу я, чай шампанским запиваю, на Дасины голые плечи смотрю и вздыхаю. Нечисто! Откуда Дикенц новости берет? Ведь целыми днями лежит на кушетке в подштанниках, сигары курит, виску хлещет. Курьеры и те удивляются: “Ловок ваш Дикенц!” — смеются. Им-то что, они знай себе скалятся, их дело сторона. А что, если нужные люди за дело возьмутся? Что, если выяснят, что Дикенц с иноземными шпионами схлестнулся? Будут мне тогда новости, будут! Будут мне и тиражи — тысяч на пять шпицрутенов. Ох, лучше не думать. Спаси нас, св. Кипятон!
Вот так вот, бывало, сижу на визите, молчу. Ко мне и с вопросами, ко мне и за советами, а то и альбом подадут — мол, черкните на память. Черкну, откланяюсь, отбуду.
И дома не сладко. Запрусь в кабинете, сижу за столом без свечей и молчу. Кухарка под дверь подойдет, поскребется и шепчет:
— Кузнечик, я жду!
— Молчи, дура! — кричу.
Уйдет и ляжет одинокая, ревет всю ночь. Вот мне б ее заботы! Тут не до нежностей, а думаешь, как голову сносить. Подведет меня Дикенц под петлю, как пить дать подведет!
Однажды не выдержал и решил объясниться. Оделся поплоше, чтобы быть неприметным, и пошел в Обжорный переулок в дом повитухи Девиной, шестой этаж под крышей. И это меня тоже удивило. За наши нынешние деньги мог бы Дикенц на достойную квартиру переехать. Или неужели иноземные шпионы у него все деньги подчистую отнимают?
Захожу. Он лежит на кушетке в подштанниках, курит. Увидел меня, ухмыльнулся.
— Желаете виски? — спросил.
— Нет, — говорю, — она вредная. И вообще, я вами недоволен. Зачем вы столько виски потребляете?
Он даже растерялся. Молчит, моргает, после говорит:
— П-по малодушию.
— Истинно так! — восклицаю. — Но этого мало! Вы почему по городу не ходите и новостей не собираете? Это что, тоже малодушие?
