Вот тут-то он обиделся. Прищурил желтый глаз, сопит и цедит сквозь зубы:
— Вам что, мои статьи не нравятся? Так я могу…
И тут я, каюсь, оробел. Отвечаю:
— Нет, что вы! Просто глупые слухи пошли. Вы, мол, никуда не кажетесь, а новости имеете. Словно шпион.
Дикенц вскочил, засмеялся. Ходит по комнате, курит. Потом говорит:
— Понимаю ваши опасения. Но и вы меня поймите. Открыться, где я добываю новости, я не могу. Секрет. Но чтобы вы не беспокоились, скажу, ни с какими иноземными шпионами я даже не знаком. И более того: клянусь…
— Нет-нет! — перебиваю. — Мне вашего слова довольно.
— Тогда прошу вас, больше без вопросов. Желаете виски?
Жалко мне его стало, решил поддержать. Говорю:
— Плесните на три пальца, не более.
Выпили. Он загрустил, говорит:
— Я и другое понимаю. Вы ж непременно подумали: чего это Дикенц при таких его доходах по- прежнему под крышей проживает. Не так ли?
— Положим.
— Ну вот, — Дикенц себе еще налил. — Я же человек пропащий. Мне ничего уже не нужно, ну разве что сигара да виска. А деньги я в банке держу. Мне еще пять тыщ собрать осталось, и я тогда большой сиротский дом открою, хороших воспитателей найму. Пускай детишек грамоте научат, геометрии и политесам. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в непьющие.
Сказал и едва не заплакал. Ну, думаю, хватит. Встаю. Он вежливо мне:
— Заходите почаще.
А я:
— Непременно! — и в двери.
Тут он всполошился:
— А матерьял? Вот сейчас, вот сейчас, — и стал искать по подоконнику, среди пасьянса. Перебирал бумажки, выбирал, чуть нашел.
Я взял статейку и, не читая, поскорей раскланялся и в двери. Из переулка выбрался, сел на извозчика и заспешил в редакцию.
Ну а там — все вверх дном. Метранпажи, корректоры бегают, кричат:
— Где новости?
— Сейчас. — говорю, — не горим.
…Я и поныне не пойму, отчего это я им сразу статью не отдал. Видно, печенью чуял. Зашел в кабинет, прочитал… отложил. Снова взял… отложил. Нужная статья, полезная, однако… Нет!
Взял, написал передовицу, как веснушки изводить, и отправил в набор. Застучали машины. А я…
Третий раз статью перечитал… и вдруг понял — крамола! От Дикенц, от прохвост! Хоть он и впрямь не со шпионами, так хуже того! Дикенц — внутренний враг, заговорщик! Хожу по кабинету, думаю… Да что тут думать, тут нужно спешить! Вызвал тройку и погнал прямиком в министерство тайных дел. Доложился. Впустили.
Вхожу в суровый кабинет, подаю злосчастную статью. Мне кивнули, я сел. Весь дрожу. Заступился б, св. Кипятон!
Офицер тайных дел статью четыре раза прочитал, на просвет посмотрел, на нюх, на зуб проверил… и плечами пожал.
А я ему:
— Вы между строк читайте!
Он прочел между строк. Брови свел. Шпорами звякнул. Я вздрогнул. А он:
— Изложите!
Я стал излагать. В статье что написано? Мол, государь, несвежего за ужином откушав, всю ночь не спал, расстройством мучался и только под утро забылся, а посему желательно весь день по главному проспекту не петь и не плясать, дабы сон монарха не нарушить. Так?
— Так, — офицер отвечает. — И очень похвально. Ваш Дикенц весьма верноподданный малый. Мы ему табакерку пожалуем.
— Воля ваша, — говорю, — только он сигары курит. Но не в этом суть, а в том, что Дикенц отдал мне эту статью шесть часов тому назад. Откуда он мог знать, что государю к ужину несвежее дадут?!
Офицер подскочил, а я дальше:
— Тут заговор! Надо пресечь! А не то поднесут винегрет с мышьяком…
Офицер побелел, разговорную трубку хватает, кричит:
— Эй, Амфисыч, дворец!
Соединили со дворцом. Офицер доложил тайным смыслом. Ответили. Сел, Хрипло говорит:
— Опоздали. Уже началось, — и ворот кителя дрожащею рукою расстегнул.
Молчим. В тишине я совсем испугался и стал объяснять:
— Наша ведомость утром выходит, а матерьял готовим с вечера. Утром бы люди прочли — все в порядке…
Офицер отмахнулся, спросил:
— Где живет злоумышленник? Адрес?!
Я назвал. Он в разговорную трубку его передал, улыбнулся.
— Сейчас привезут, — говорит. — Ну а тебе, пока мы будем разговаривать, придется подождать.
И… увели меня в подвал, на четвертый подземный этаж.
Три недели меня там селедкой кормили, воды не давали и еще многое творили, но о том рассказывать нельзя — давал подписку о молчании. А еще двенадцать раз бывал на очной ставке. Нас с Дикенцом посадят в разные углы, привяжут к лавкам и сыпят перекрестные вопросы. И до того запутают, что забываешь, кто ты есть на самом деле, и потому что ни спросят, кричишь как дурак:
— Так точно! Воля ваша! Винюсь! Пощадите!
А Дикенц желтым глазом щурится и говорит:
— Я с ним согласен. Все было так, как он сказал.
А что я говорил? Ничего, только путал со страху. На четвертую неделю офицер не выдержал и говорит:
— Уведите этого …! — и на меня указал.
Я и рад. Увели. И еще три недели прошло… Не тревожили. Вдруг вызывают. Вхожу. У офицера в петлице новый алый банный лист красуется; должно быть, наградили. Улыбается и говорит:
— Раскололи злодея. Оказался шулером высокого полета. Он в карты играл?
— Нет, — говорю, — он все больше пасьянсы раскладывал.
— Ну так слушай!
Офицер достал допросный лист и стал читать: “Я, Карп Дикенц, урожденный от отца и матери, ранее законом не судимый и в боях за государя не ранимый, с малых лет имел пристрастие к сигарам, виске, а особливо к картам и вкупе с ними к высшей математике, статистический раздел. Презревая полезную службу на благо Отечества, я денно и нощно предавался вышеназванным порокам, в результате чего, после многопробных изысканий, ухитрился измыслить превредный пасьянц, который, сочетаясь с высшей математикой, дал мне возможность угадывать судьбы людей на три дня вперед…” Тут я не выдержал, воскликнул:
— Так вот откуда он, шельма, мне новости брал!
А офицер нахмурился и говорит:
— Он не шельма, а весьма полезный человек. Вот только…
— Что?!
Он снова читает:
“Секрет зловредного пасьянца мною нигде не записан, а всецело содержался в голове. Однако после… — тут офицер закашлялся, три строчки пропустил, читает: — я его начисто забыл”.
