ВОГАН ДЭВИС: Разумеется, прежде мы должны были обладать способностью сознательно нарушать подобную стабильность, устойчивость. Если взглянуть на историю двадцатого века, доктор Рэтклиф, — а я, по крайней мере, смотрю на его вторую половину глазами чужестранца, — вы неизбежно придете к заключению, что это далеко не лучший из возможных миров. Большинство человечества все еще живет в страдании. Но его реальность устойчива. Человеческие злодеяния ограничены пределом возможного. Нам есть за что испытывать благодарность!
ПИРС РЭТКЛИФ: Напрашивающийся пример. Я думал об этом. Что мог бы сотворить Гитлер над евреями, будь он чудотворцем, человеком, способным в буквальном смысле изменять ткань реальности? Все превратились бы в светловолосых арийцев. Еврейской расы не было бы вообще. Это похуже холокоста!
ВОГАН ДЭВИС: Какого холокоста?
ПИРС РЭТКЛИФ: Не важно. Кто-нибудь додумался бы использовать это в военных целях, выводить новые породы людей и использовать их как оружие. Как Аш, да, как Аш. Вероятностная бомба — похуже нейтронной.
ВОГАН ДЭВИС: Нейтронной? Нейтронная бомба?
ПИРС РЭТКЛИФ: Это… трудно объяснить… бомба, которая…
ВОГАН ДЭВИС: (перебивая). Резерфорд! Добился все-таки!
ПИРС РЭТКЛИФ: Да… нет… неважно. Смотрите.
ВОГАН ДЭВИС: Чрезвычайно интересный парадокс, вы не находите? Эта война, вследствие самой природы организованной мысли, потребной чтобы направлять ее, усиливает устойчивость рациональной реальности — и в то же время разрушения, причиненные ею, ведут к хаосу.
ПИРС РЭТКЛИФ: Это, видимо, она и поняла, верно?
ВОГАН ДЭВИС: Аш? Да, вероятно, так.
ПИРС РЭТКЛИФ: Знаете, я сам не мог понять. Пока до меня не дошло, что Бургундия по-прежнему существует, все еще делает свое дело. Она у нос в видовой памяти, в подсознании: исчезнувшая золотая страна. И в то же время она продолжает абсолютно подлинное, научно доказуемое существование на неком ином уровне реальности, и продолжает выполнять свою функцию.
ВОГАН ДЭВИС: Доктор Рэтклиф, вы сознаете, что может означать возвращение некоторых вещей?
ПИРС РЭТКЛИФ: Насколько я понимаю, кое-что могло сохраниться. Ни один процесс не совершенен, вселенная велика и сложно, а то, что сделала Аш и Дикие Машины… ничего удивительного, если отдельные свидетельства первой истории остались не подчищенными. Реальность обладает собственным весом, она постепенно выдавливает из себя аномалии: свидетельства превращаются в легенду, в миф….
ВОГАН ДЭВИС: Свидетельства манускриптов.
ПИРС РЭТКЛИФ: И находки… там статуя, здесь шлем… Слово Аш, приписанные другим персонажам. Это все мне понятно. Один раскол, что сделано, то сделано, а мы еще видим оставшееся, исчезающее у нас на глазах.
ВОГАН ДЭВИС: Ложная история, возникшая, чтобы заполнить пустоты (в которой, например, Карл Смелый гибнет после, осады — но под Нанси), включает в себя отдельные сохранившиеся осколки истории подлинной. Скажем, хроники, которые были бы составлены в семье дель Гиз после 1477 года.
ПИРС РЭТКЛИФ: Не существовавшие после раскола, но которые могли бы существовать, если бы не раскол. Свидетельства полутысячелетней давности, пробивающиеся в реальность сквозь трещины истории. И манускрипт «Фраксинус» тоже. Он вполне мог быть написан.
ВОГАН ДЭВИС: До, это все вполне ясно. Меня интересует, доктор Рэтклиф, осознали ли вы в данном аспекте значение появления документа Сибл Хедингем?
ПИРС РЭТКЛИФ: С позволения сказать, профессор Дэвис, вы очень напоминаете одного моего старого учителя. Он обожал ставить меня в тупик подобными вопросами.
ВОГАН ДЭВИС: А знаете, что мне кажется самым странным? Вы обращаетесь со мной с почтением, которое, по-вашему мнению, подобает оказывать старикам, но ведь для моего сознания, доктор Рэтклиф, вы старше меня!
ПИРС РЭТКЛИФ: Находка документа Сибл Хедингем кажется более маловероятной. Аш могла бы написать его… нет, продиктовать кому-либо — уже после раскола, возможно, оставила его в Англии, где гостила у графа Оксфорда?
ВОГАН ДЭВИС: Доктор Рэтклиф, я намеревался предостеречь вас, и хочу сделать это сейчас. Существует возможное объяснение возвращению свидетельств. Я предполагаю, появление артефактов, существование которых чрезвычайно маловероятно, есть следствие того, что функция, выполняемая Бургундией, по тем или иным причинам иссякает.
ПИРС РЭТКЛИФ: Я думал… я опасался… Да. Невероятные события, не имеющие рационального объяснения, непредсказуемые. Но… в чем причина? Почему именно теперь?
ВОГАН ДЭВИС: Чтобы ответить на этот вопрос, надо понимать, каким образом Бургундия делает то, что делает, а я, отстав на шестьдесят лет от современной науки, полагаю себя не вправе выдвигать теории. Все, что я могу сделать, если мне позволят, это предостеречь.
ПИРС РЭТКЛИФ: Извините. Да, пожалуйста… Так вы хотели сказать?..
ВОГАН ДЭВИС: То, что произошло со мной, произошло из-за манускрипта Сибл Хайдингем. Я наткнулся на него в замке Хайдингем в конце тридцать девятого года. Могу предположить, что он… возник там, так сказать… незадолго до этого времени.
ПИРС РЭТКЛИФ: Локальный прорыв волны вероятности. Артефакт становится реальным.
ВОГАН ДЭВИС: В точности как это случилось в Северной Африке несколько месяцев назад. .
ПИРС РЭТКЛИФ: Карфаген.
ВОГАН ДЭВИС: Я жил в доме своего брата, работая над вторым изданием, и занимался исследованиями в Оксфорде, интересуясь связью де Виров с Аш. Допускаю, что документ материализовался, если хотите, в замке Хедингем незадолго до моего появления там. Я украл рукопись…
ПИРС РЭТКЛИФ:
ВОГАН ДЭВИС: Они не соглашались ни продать мне документ, ни позволить поработать с ним. Что же еще мне оставалось?
ПИРС РЭТКЛИФ: Ну, я… вам не следовало… Ну, не знаю.
ВОГАН ДЭВИС: Я украл манускрипт и прочел его. Я знаю латынь, позволю себе заметить, гораздо лучше вас. Было уже поздно включать документ в новое издание, поэтому я написал «приложение», в котором изложил основные выводы, и назначил встречу с лондонским издателем, чтобы передать ему этот текст. Я намеревался организовать новое, переработанное издание, включавшее бы этот документ, (пауза). Я попал под бомбежку. Бомба упала довольно близко. Я мог погибнуть, а мог и уцелеть. Но случилось третье: меня выкинуло из реальности в состояние потенциальной вероятности.
ПИРС РЭТКЛИФ: При чем тут манускрипт?
ВОГАН ДЭВИС: А вот при чем. Я предполагаю, что при превращении вероятных процессов в реальные возникает некое энергетическое поле, род излучения. Чем менее вероятен материализующийся объект, тем сильнее это поле.
ПИРС РЭТКЛИФ: (перебивая). Это не может быть собственно излучением.
ВОГАН ДЭВИС: Вы позволите мне закончить? Благодарю. Что бы это ни было, некий субатомный феномен или энергия, я, несомненно, попал в поле его влияния. Я думаю, влияние тем сильнее, чем ближе по времени к материализации артефакта. Это влияние каким-то образом дестабилизировало мою собственную реальность. Разумеется, работая с документом, я не мог ничего заметить. Однако во время воздушного налета, когда состояние реальности стало неустойчивым, колебалось между двумя почти равновозможными состояниями — жить или умереть, — дестабилизация проявилась. Я оказался (и оставался) потенциальным явлением.
ПИРС РЭТКЛИФ: И вы хотите предостеречь меня… из-за того, что я побывал на раскопках в Карфагене.
ВОГАН ДЭВИС: Да.
