Роуэн подумал: «Бронден и впрямь из тех, кто будет сражаться до последнего. А я, если верить Шебе, тот самый мечтатель, от которого не будет пользы. Ланн, наверное, от бессилия будет плакать. Кто же четвертый? Кто будет летать?»
Глаза Роуэна обратились к гончарной мастерской. Ставни были закрыты, но скорее всего Нил был дома и просто не хотел никого видеть.
Роуэн как тень пробежал по пустой площади и двинулся дальше. Заглянув в окно Книжного Дома, он обнаружил, что и там никого нет. Лишь тихонько подрагивали шелка: дверь была приоткрыта, сквозняк шевелил яркие полотнища, и нарисованные люди, животные и деревья двигались, будто живые.
Роуэн глаз не мог отвести от одной из картин. Она всегда производила на него сильное впечатление. На ней было изображено одно из поселений рабов, в котором столетия назад жили его предки. Там были нарисованы и воины-зибаки — они отбирали самых сильных и храбрых, разлучали этих несчастных с семьями и сажали их в железные клетки.
Наверняка тот, кто создавал эту картину, знал, что силачей прикуют к веслам на кораблях и заставят сражаться на стороне зибаков, но кто мог предположить, что эти смельчаки повернут оружие против своих поработителей и вернут себе свободу? Конечно, никто не предвидел того, что в мирной долине Рина эти воины начнут новую жизнь. Люди, из чьих сердец зибаки стерли все воспоминания, забудут о прошлом, а те, слабые и робкие, кому было суждено остаться в рабстве, постепенно вымрут, и через триста лет от забытого племени не останется никого, кроме Шаран и Норриса…
Тут Роуэн подумал, что среди ринцев все-таки были те, кто знал о будущей судьбе своего народа. Взгляд его упал на фигуру горбатой старухи. Без сомнения, это целительница, Мудрейшая, ведь она держит в руках пучок травы и старается незаметно передать одной женщине в клетке круглый медальон.
Пальцы Роуэна потянулись к медальону, что висел у него на шее. Мысли его снова и снова возвращались к тяжелому круглому предмету. Его медальон не просто похож на тот, что нарисован на картине. Это он и есть. Та женщина взяла его с собой в долину. Из поколения в поколение мудрые целительницы передавали друг другу этот талисман, пока наконец он не очутился в руках у Шебы.
«А сейчас она отдала его мне, — подумал Роуэн. — Только теперь все не так, как тогда, когда я отправлялся в страну Зиба. В тот раз Шеба мысленно следовала за мной. Сейчас же все будет по-другому, я чувствую это».
Какой-то странный шум в ушах… На память снова и снова приходят эти слова: «Возьми его и носи. Когда узнаешь, что это, станешь таким, как я».
Оконное стекло запотело от дыхания Роуэна. Он уже с трудом различал раздуваемые ветром полотнища, но не протирал стекол. Ему не хотелось видеть суровые лица двух женщин — старой колдуньи и той, молодой, в клетке. Роуэн понимал, что момент передачи медальона был неким таинством, и старался не думать о том, почему Шеба отдала медальон именно ему.
«Когда узнаешь, что это, станешь таким, как я».
Убедившись, что медальон надежно спрятан на груди под рубашкой, Роуэн быстро зашагал прочь от Книжного Дома. Теперь он думал только об одном: как бы поскорее добраться до дома. Лицо его горело, но сердце будто превратилось в кусок льда.
Вскоре он уже был возле своего дома и открывал калитку. Сестренка Аннад ждала Роуэна и, едва он подошел к крыльцу, распахнула дверь.
Желая поскорее втащить его в дом, она схватила брата за руку, но тут же отпустила.
— Какой ты горячий! — удивленно вскрикнула она.
Роуэн заметил, что мама и Силач Джон, которые, бросив собирать вещи, вышли его встретить, тоже смотрят на него с удивлением.
— В хижине Шебы было очень тепло, — пробормотал он, снял меховую куртку и продолжил: — Мне кажется, она придумала какой-то заговор, чтобы ей и Уносу было не холодно.
— Глупо надеяться, что старуха захочет поделиться с нами этим теплом, — сухо сказала Джиллер.
— Да-да, вряд ли она захочет делиться, — согласился Роуэн. — Она сказала, что я краду ее тепло. И кажется, я, сам того не желая, действительно унес частичку его с собой.
Роуэн пошевелил пальцами. Побывав в хижине колдуньи, он перестал чувствовать холод — только сейчас он обратил на это внимание.
— А что она тебе говорила? — спросила Аннад.
Роуэн поежился:
— Она злилась. Говорила, что утром никуда не пойдет, что мы неблагодарные глупцы и что она нам еще покажет.
— Еще покажет? Что она имела в виду?! — воскликнула Джиллер.
— Не знаю.
Роуэн подошел к столу. На нем лежали сложенные стопкой одеяла и еда — все то, что его близкие собирались взять с собой в дорогу.
— Шеба сказала, что она намерена сделать кое-что еще. Что-то, за что она не ждет от нас благодарности, но так и не объяснила, о чем, собственно говоря, идет речь.
— Возможно, завтра утром она попытается помешать нам уйти, — предположил Силач Джон.
— Не исключено, — согласился Роуэн и стал развязывать шнурки.
Он решил, что ничего не скажет об ужасном пророчестве Шебы, и действительно не сказал ни слова. Ему не пришлось лгать. Просто он отвлек внимание Джиллер и Силача Джона, заставив их задуматься о том, как старуха отнесется к их уходу из деревни.
Роуэн чувствовал облегчение, но как же он устал, как он был одинок!
Вечер выдался холодным. Снег больше не падал, и долину окутал странный, леденящий душу туман. Ветер пронизывал до костей.
Жители Рина, собравшие пожитки и готовые к тому, чтобы с рассветом покинуть деревню, улеглись спать. Сердца их терзались страхами и сомнениями, но лишь немногие признались бы в этом даже самим себе. Люди вспоминали горшечника Нила — в ушах все еще звучал его высокий голос и те слова, что были произнесены в Книжном Доме: «Эра холодов… Когда лед сковал землю, а с Горы спустились снежные черви, жаждущие теплой крови!..»
Роуэн поднялся на чердак, не раздеваясь, лег на узкую кровать и стал смотреть на отсветы на стене — свеча догорала, и пляска теней, постепенно замедляясь, угасала.
Раньше Роуэн жил в этой комнате вместе с Аннад, но теперь сестренка спала внизу — Силач Джон и Джиллер отвели ей отдельную комнату. Обычно Роуэн любил бывать один, но сегодня ему было грустно и тоскливо. Он твердил про себя: «Надо раздеться еще до того, как догорит свеча. Надо попытаться заснуть», но неодолимая усталость сковала все его тело.
Белый леденистый туман подкрадывался к чердаку. Роуэн посмотрел на незанавешенное окно и в испуге поежился, хотя в глубине души был рад тому, что из-за снежной дымки не видно Горы, одиноко высившейся в сером небе.
«…Жители Золотой долины отвернулись от Горы и перестали ее почитать. Вот и мы! Мы сделали то же самое!»
Конечно, слова Нила — глупые бредни, Ланн была права. В этом нет никакого сомнения…
На стуле близ кровати Роуэна стояла золотая сова, которую он нашел в мрачном урочище, там, где когда-то была Золотая долина. Золотое тельце совы поблескивало в неверном свете свечи. Сверкали глаза-изумруды — мудрая птица будто пыталась о чем-то рассказать.
Роуэн протянул руку и дотронулся до маленькой фигурки. Он снова и снова возвращался к одному и тому же: «Нет, не из-за эры холодов погибла Золотая долина. В легендах бродников говорилось, что тогда людям все-таки удалось умилостивить Гору и снова наступила весна. Люди Золотой долины жили счастливо, пока, спустя столетия, на их земле не появились ужасные деревья Унрина…»
