похитрее.
— Чего уж хитрее!
— Ну, прощай, пойду все подготовлю. Ах да, пришли ко мне кого-нибудь из слуг, я передам с ним телячью кожу для твоего маленького Даниила… Не забудь только.
Педро был так увлечен своей затеей, что, столкнувшись в дверях таверны с высоким человеком в черном плаще и черной шляпе, украшенной пером гуакамайи, почти не обратил на него внимания.
А новый пришелец направился прямо к хозяину и тоном человека, привыкшего повелевать, спросил:
— Кто это был здесь?
— Сеньор, — ответил Исаак, — его зовут Хуан, по кличке Медведь-толстосум.
— Моряк?
— Нет, сеньор, он — живодер.
— А! — протянул незнакомец с глубоким презрением. — Я почему-то решил, что он моряк. А о ком он говорил?
— О Хулии, одной из местных девушек.
— О какой же это Хулии?
— О Хулии Лафонт.
— Дочери Густава Лафонта?
— Да, сеньор.
— Отважного моряка, который умер в этих краях от чумы?
— Того самого.
— Негодяй! Пусть только попробует, гнусный мясник, тронуть хоть волос с головы этой девушки, — пробормотал, словно про себя, незнакомец. — Значит, свидание состоится сегодня вечером? — продолжал он.
— Да, сеньор.
— В Пальмас-Эрманас?
— Да, сеньор, на юге от…
— Я не нуждаюсь в объяснениях. Возьми!
— Что вы мне даете?
— Испанскую унцию.
— Но за что, сеньор?
— За твое сообщение. Прощай.
Старик, пораженный такой щедростью, рассыпался в благодарностях, но незнакомец даже не взглянул на него и, закрыв лицо плащом, вышел из таверны.
— Бог Израиля! — воскликнул старик. — Бог Авраама! Не иначе это герцог! Какое, не герцог, а принц! Больше того — король! Золотая унция за такую малость!
И он поспешил на свою половину, чтобы рассказать жене о невероятном событии и спрятать золото.
Когда Педро-живодер вышел из таверны, уже начало темнеть. Не мешкая, он направился домой, решив взглянуть по пути на дом Хулии, стоявший почти на окраине селения в густых зарослях цветущего кустарника.
Медьведь-толстосум, крадучись, как шакал, подстерегающий добычу, обошел вокруг изгороди.
Из окон дома лился свет. Притаившись там, где изгородь подходила поближе к дому, Педро услыхал голоса. Хулия разговаривала с матерью.
— Она еще здесь, — злорадно прошипел Педро. — Ну что ж, увидимся ночью.
И он зашагал к своему дому, предвкушая удачу, словно тигр, почуявший запах крови.
III. В РОЩЕ ПАЛЬМАС-ЭРМАНАС
Время близилось к полуночи. В селении Сан-Хуан царила глубокая тишина, лишь изредка нарушаемая пением одинокого петуха или ревом быка в загоне.
Домик Хулии был окутан мягким полумраком, струившимся над землей, ожидавшей восхода луны. Казалось, все было погружено в глубокий сон: ни проблеска света в окнах, ни звука за плотно закрытой дверью.
Только позади ограды маячило неясное темное пятно. Там стоял какой-то человек, и человека этого, очевидно, одолевало нетерпение. Он то принимался ходить взад и вперед, то останавливался и заглядывал через изгородь, пытаясь рассмотреть, что делается в саду.
Так прошло немало времени. Тайный наблюдатель уже готов был уйти, когда, заглянув в последний раз через изгородь, он уловил легкое движение в доме. Затаив дыхание, напрягая слух, он пытался проникнуть взглядом сквозь густой сумрак, витавший в саду.
Но вот дверь дома тихонько приоткрылась, из нее выскользнула легкая тень, и дверь закрылась так же бесшумно.
— Она! — шепнул стоявший за оградой незнакомец, переведя дыхание. — Она, Хулия!
Девушка спустилась в сад и, боязливо оглядываясь, пошла по дорожке. Вдруг она испуганно остановилась, ей показалось, что кто-то бежит за ней. Обернувшись, она увидела великолепную черно- белую борзую — таких собак держали почти все охотники острова Эспаньола.
— Ох, Титан, — оправившись от испуга, проговорила девушка. — Ну и напугал же ты меня! Оставайся здесь, будешь стеречь дом, пока я не вернусь.
Умный пес повиновался, а Хулия подошла к ограде, сплошь заросшей вьюнком и лианами, и, раздвинув гибкие стебли, нырнула в темное отверстие.
— Вот оно что, — прошипел соглядатай. — Здесь есть неизвестная мне лазейка. Будем знать и при случае воспользуемся ею.
Девушка, проскользнув сквозь изгородь, вышла в поле и внимательно огляделась по сторонам. Человек припал к земле и замер, затаив дыхание. А Хулия, решив, что никто ее не видит, успокоилась и, плотнее запахнув широкий черный плащ, словно легкая тень, двинулась дальше.
Она прошла так близко от притаившегося в кустах незнакомца, что пола ее плаща задела его по лицу. Если бы верный пес сопровождал свою хозяйку, он, без сомнения, почуял бы врага, но Хулия была так рассеянна, так занята своими мыслями, что ничего не заметила и без колебаний направилась в Пальмас- Эрманас по узкой тропинке, змеившейся среди разбросанных по широкому лугу кустов и деревьев.
Дав девушке отойти подальше, человек встал и пошел за ней. Хулия, не замечая преследования, скользила среди деревьев. Лес становился все гуще и гуще.
Преследователь порой терял ее из виду, и ему приходилось ждать, пока слабый свет луны, пробившись сквозь зеленые своды, озарит силуэт Хулии, продолжавшей свой путь.
Но вот девушка вышла на большую открытую поляну и, не задерживаясь, зашагала дальше по протоптанной в траве тропинке. Поляну замыкала роща, над которой горделиво возвышались пышные кроны двух высоких пальм.
— А вот и Пальмас-Эрманас, — шепнул человек. — Пожалуй, лучше остаться здесь и подождать возвращения белой телочки. Отсюда я увижу, одна ли она выйдет из рощи, и успею приготовиться. Надо быть начеку… Только вот устроиться бы поудобнее… сдается, что ждать придется долгонько. — И он уселся под деревом, весь укрывшись в его тени.
Тем временем Хулия вошла в рощу и, осмотревшись вокруг, тихонько позвала охотника.
В тот же миг словно ветер пронесся в кустах, и к ногам Хулии бросились две огромные борзые, похожие на ту, что оставила она стеречь дом. Растянувшись на земле, они махали хвостами и радостно повизгивали.
— Добрый вечер, Тисок, добрый вечер, Мастла, — говорила девушка, гладя головы могучих псов своими маленькими белыми ручками. — Где же ваш хозяин?
Кусты снова зашелестели, и перед Хулией появился охотник, с мушкетом в руке, одетый так же, как утром.
— Антонио! — воскликнула девушка, протягивая ему руки.
— Хулия, бедняжка моя, — ответил охотник, обняв ее и едва коснувшись губами ее лба, — тебе очень страшно было, дорогая?
