«Где?»
«Здесь». – Показывая ручонками на заднюю часть черепа и темя.
И вновь я к доктору с симпатичным лицом и милой задницей. Она уже уснула в дальнем углу огромной комнаты под ворохом чего-то белого на диванчике. Я иду к ней молча, может быть, пугая ее, я иду и понимаю, что она уже не спит, и напряженно смотрит мне навстречу/на меня/в меня и молчит.
«Что вы хотите?»
«Голова! Она жалуется на голову!» – И бегом назад.
Завтра выяснится, что у Веры подскочило внутричерепное давление. И это свидетельствует о ее высокой изначально интеллектуальной потенции, но это все в будущем.
А сейчас ее надо спасать.
И милая задница спасает мою дочь, влив в нее ложку «панадола».
«Борись!» – Я кричу, и ходуном ходит земля.
«Скажи болезни, – уходи! Скажи – уходи!»
Но демон противоречия еще силен, и Вера отвечает: «Не уходи!»
«Уходи! Уходи! Скажи болезни – уходи!» – Кричу я, разрывая ночь.
«Не уходи.» – Тот же безвольный и отсутствующий ответ.
Наконец, после десятков моих просьб, срывающихся в крик, – «Уходи! Скажи болезни – уходи!», – интуиция подсказывает, и я выкрикиваю: «Уходи! Уходи! Уходи! Не уходи!»
И бес ловится, заведенно и вопреки Вера отвечает, – «Уходи».
Все. Мы победили врага. Враг туп. Враг овладел чувствами ребенка, его телом, но не мозгом.
А мне очень важно, чтобы Вера сказала это слово, – «Уходи»!
И она говорит. Всего раз. Но этого довольно.
И вот среди ночи: «Папа, дай чего-нибудь?» – Фраза, произнесенная с чувством и на выдохе – сладостная музыка небес.
Сладостный сон. Сладостный звук. Впервые за неделю она попросила есть. Сама.
Дочь хочет есть! Слава Богу!
И вот первые несколько ложек кефира. Несколько минут. Полчаса. Не вырвало. Вера выздоравливает. Желудок вновь принимает еду. Жизнь осознана наново. Слава Богу.
Еще через некоторое время: «Папа, дай сушку!»
Лишив потребности есть – дьявол хотел ребенка убить до времени.
Мы победили. Да. С Божьей помощью.
Все эти дни сверлила мысль: «Неужели, придется кричать шепотом: Она уходит! Уходит! Сделайте же что-нибудь!»
Не пришлось на сей раз. Слава Богу!
Таинственный демиург, вершащий мою жизнь и здоровье в соответствие с неизвестными мне законами и установлениями. И результат его решений и действий – вот он – Вера выздоравливает.
Дети мои, я вас люблю, пуще жизни. Живите достойно.
Работа моя по спасению Веры почти завершилась. Вслед и Аня выкарабкалась вполне благополучно.
И, может быть, эта работа – и хорошо бы! – никогда не повторится.
Все на ниточке.
Это все происходящее – нам предостережение. Это не от нашей силы, но от нашей слабости. Исключительно. Мы не праведно и не истинно живем. Не так живем. Мы еще не знаем, что такое праведность, настоящая, без слов и споров.
Устоявшиеся отношения, здоровье, благополучие, перспективы – все в руках Господа. И забыв о том, мы забываем о назначении и смысле человеческой жизни.
Все на ниточке, которая рвется дуновением, легким колебанием. И нет ничего, кроме ниточки веры и любви, что соединяет нашу жизнь с этим светом и близкими и дает нам право на воспроизводство чуда – новой жизни.
Верой и любовью держится земля. Продержимся и мы.
Другим уже я выхожу из Рождественского поста, изменившимся. Я продолжаю жить и делать все для себя. Но я теперь яснее (нежели прежде) чувствую невозможность такой своей прежней жизни.
Больница манит, тянет, затягивает, увлекает и притягивает. И нет ничего привлекательнее больницы. Ее дискретные величины недостижимыми кажутся, кажутся; но это лишь видимость, это лишь кажется. Впрочем, впрочем. Больные – это разве люди? Здание – разве здание? Кровать – разве кровать? Простыни белые, разве белые простыни?
Лишь белые тени сестер мелькают в черных ночных коридорах. Тени наизнанку. Богова работа. Тени наоборот. Больница неисчерпаема. Благополучие белого цвета покоряет и манит. Не с чем сравнить белый цвет. Не с чем сравнить белый цвет. Не с чем сравнить белый цвет. И не надо ни с чем сравнивать. Нет в том нужды. Никакой. Да и надежда невелика, – что отыщется еще какое-то подобие, могущее нас устроить. Нет.
Солнце больницы светит в зените. Солнце больницы яркое. А кажется приглушенным маревом боли, что витает меж землей и небом, и в нем теряется ли человек-больной, которому нет названия?
В жизни многих людей нет эстетического начала. Но лишь эстетическое определение дает истинный комфорт в телесной жизни. Больница – это эстетическое начало. Не функциональное, а истинное эстетическое чувство, эстетическое начало жизни.
Больница никогда не заканчивается и не начинается, просто потому-то больница не имеет ни начала и ни конца. Больница – всегда. Нет, это не так в жизни человека. Больница начинается родами, кончается смертью. Больница – это и есть жизнь, беспредельная и необъяснимая. А не часть чего-то, будучи какой-то. Больница – не часть жизни. Скорее, обыденная человеческая жизнь – это часть больницы. Ибо человек – это трагедия необъяснимого слова, которое имеет телесное выражение лишь некоторое время; раз и навсегда произнесенное слово уже не может завершиться. Действия этого слова – навсегда. Действие этого слова вечно, не имеет конца, ибо и начало его не проходило, оно лишь когда-то случилось. И так и длится. Длится слово, длится, не заканчивается, как и больница. Человек рождается в больнице, человек и умирает в больнице. Больница ждет человека тихо, ничего не требуя, просто так, ждет, и дождется.
Больница для человека начинается в родах, и заканчивается палатой с зашторенными окнами, сиделкой за дверью, твердой подушкой, головной болью, восхождением и возгонкой духа, мертвой тишиной и остановившимися часами вслед за смертью сердца.
Роды – это функциональная эстетика. И это чудо. Не будем забывать и о чуде.
К слову.
Смерть начинается с момента появления виртуальной жизни. И эта виртуальная жизнь постепенно вытесняет реальную. И уже когда остается лишь виртуальная жизнь, человек делает шаг – и оставляет реальную жизнь, и переходит в виртуальную. И умирает. Вот так наступает смерть. Смерть – это не результат. Смерть – это процесс. По степени вовлеченности человека в виртуальную жизнь можно определить близость человека от смерти. Это бы так и было всегда, без исключений, когда бы не Господь порой вмешивался в ход вещей.
Смерть – это поражение в правах?
А жизнь?
А болезнь – это поражение в правах?
Да! Или нет?
Нет! Потому как право, которое дается человеку от рождения, это – право на смерть. И это одно из немногих прав, которое у человека никто отнять не может. Разве Бог. И болезнь только усиливает возможность человека воспользоваться – как можно раньше – правом на смерть. Поэтому болезнь – это как раз прямой, самый прямой путь к осуществлению человеком своей цели, – смерти.
Больница требует недюжинного здоровья. Ибо, вылечивая что-то одно, чем-то другим расплачиваемся, ибо больница выставляет счет – и требует оплаты; пока не оплатишь – не выпускает. Однажды придя в больницу, уже нельзя расстаться с больницей, ибо это – наркотик, к которому привыкаешь навсегда.
Всякий доктор осознает, что он здесь спасает людей. Каждый доктор – демиург. Это главное здесь.
Врач – как священник. С ним не спорят. Как перед священником разворачивается история души, так
