Господин с кошкой

Компьютер, мобильник, плеер и прочие девайсы и гаджеты.

Простите, если чего не упомнил.

Поступление в институт! Репетиторы — страшное дело.

В общем, проект «ребенок». На семнадцать лет времени. На огромное количество сил и здоровья. На собственные зубы, волосы, кости, сердце и сосуды, печень и почки. Мозг и психику. На немереную сумму денег, наконец.

А в итоге ребенок скажет, едва сдерживаясь:

— Просто даже удивительно, насколько ты ничего, нет, ну просто совсем ничего не понимаешь!

И выйдет, постаравшись не хлопнуть дверью. Значит, вежливый. Значит, проект успешно завершен.

Золотце

музыка для струнных, ударных и челесты.

Так мы в детстве называли конфетную фольгу. Ее разглаживали ногтем и держали между тетрадными листами. Золотце было чаще серебряное, но иногда золотое или фиолетовое. И даже двойное: одна сторона белая, другая — красная; от дорогих конфет. Зачем оно было нужно? Не знаю. Символический капитал: у кого много золотца, тот чаще ест конфеты, так что всё понятно. Впрочем, у золотца было и реальное применение — можно было снимать отпечатки монет, и даже потом делать стеариновые отливки.

С золотцем была такая история.

У моего папы вышла книжка на венгерском языке, перевод рассказов. Нам ее прислали. Папа ее поставил на полку рядом с другими переводами, и всё, и больше эту книжку никто не трогал. Потому что немецкий или там болгарский перевод я смотрел, пытался разбирать и сравнивать. А в венгерском что разберешь?

Вот.

Но через год нам пришло письмо из Венгрии.

Написанное хорошим детским почерком. И туда было вложено золотце. Даже два. Сиреневое и темно-бронзовое.

Мама, конечно, позвонила в иностранный отдел Союза писателей, спросила, есть ли там человек с венгерским языком. Сказали, что человек есть, но он сейчас в отпуске. Или на больничном, не помню… Так всё это и ушло в песок, как говорится.

Но через полгода пришло еще одно письмо. Тем же почерком, и тоже с золотцем.

Мне даже неловко стало перед тем венгерским ребенком (я не смог понять по подписи, мальчик это или девочка). Так, на минутку неудобно. Тем более что я готовился к экзаменам, и у меня было полно других дел. А папа начал тяжело болеть, и ему тоже было не до писем.

Хотя, конечно, нехорошо. Сидел в каком-то неудобопроизносимом венгерском городе прилежный ребятенок (по почерку видно — отличник) и писал письмо незнакомому писателю в далекую страну. И подарил ему на память золотце. Может, для него самого это золотце было сердечной памятью о новогоднем празднике, о конфетах, подаренных бабушкой, которая приехала из другого города…

А ему не ответили.

Сейчас вот вспоминаю, и стыдно.

Но с другой стороны: вдруг оказалось бы, что это хорошенькая девочка, всего лет на пять моложе меня. Началась бы переписка. Я бы в нее влюбился. Она бы приехала на каникулы в Москву, а потом я к ней, в ихний Фигразбереш.

В результате я бы на ней женился. И скорее всего, уехал бы к ней в Венгрию.

И меня бы не было. Вот этого меня, который сейчас. Даже подумать страшно. Не надо, не надо! Хотя ответить на письмо надо было. Там было такое искреннее золотце.

Воробьевы горы

коэффициент корреляции.

— Мечтаю гулять здесь каждый вечер, как выйду на пенсию, — сказал мне мой товарищ; дело было на набережной Москвы-реки, где Воробьевы горы; он живет недалеко, и мы вчера там прогуливались после пасхального обеда.

Сказав это, он вдруг рассмеялся.

— Что такое? — спросил я.

— Когда мне было лет двенадцать, — сказал он, — я ехал на речном трамвае мимо этого места, смотрел на зеленый склон и мечтал, что здесь будет мой дворец!

— Дворец? — Я не понял.

— Да, да, дворец, — сказал он. — Мне было двенадцать, я был школьник, я был юный пионер, но я мечтал, что буду самым главным в нашей стране. Я очень смутно себе представлял, как моя должность будет называться. Может, даже царь! А что? Неважно. Но вот тут, над рекой, среди пышной зелени, будет стоять мой личный дворец! Смешно. Потом я вырос, поступил в институт. Но, проезжая мимо Воробьевых гор, я думал, что все равно буду жить именно здесь. Тут, кстати, есть дача одного академика, слева от моста, если из города. И у меня будет такая же. Рядом. Потому что я тоже буду великий ученый и большой начальник. Вот. А потом я мечтал, что у меня будет кабинет в здании Академии наук, с видом на реку, набережную и мост. Но наш институт в другом месте… — Он вздохнул. — А вот теперь, значит, мечтаю сидеть здесь на скамеечке.

— Смешно, — кивнул я.

— Но я же не просто мечтал! — Он даже остановился и повернулся ко мне. — Я учился, работал, защитил две диссертации, руководил аспирантами. У меня есть книги, изобретения! Жена, дети, внуки! Я не про то. Я про то, что мечты с годами сужаются. Теряют масштаб. Просто с каждым годом. Когда молодой — хочешь стать великим, знаменитым, жениться на самой красивой девушке в мире, сказочно разбогатеть, путешествовать по Африке… А в старости — мечтаешь сделать ремонт в квартире, и чтобы оставили в покое. Смешно, правда?

— Ну и правильно! — сказал я. — Не наоборот же, в самом деле. Еще смешнее было бы наоборот.

— Не знаю, — сказал он.

И мы пошли дальше гулять. Я, кстати, тоже не знаю.

Когда и о чем надо мечтать? В какой очередности браться за дела?

А даже если бы знал. Теперь-то какая разница?