каким-то мгновенным движением: только что сидела, обхватив колени — и уже стоит, вытянувшись в струнку под прозрачной рубашкой, подхваченной ветром в летящие складки. Анна поднялась тоже, взяла ее за руку, и вправду неожиданно теплую, пульсирующую на запястье:
— Ильма…
Девочка смотрела мимо нее, поверх плеча, ее темные глаза медленно двигались, будто снимали панораму. Побережье, поняла Анна. Усыпанное кучами битого стекла.
— Люди странные, — сказала Ильма. — Все же знают, что стекло бьется. И что море не прощает, ведь правда? А они все равно. Когда-нибудь мы не сумеем их спасти.
— Кого?
Глянула удивленно:
— Людей.
И вспыхнуло, накатило воспоминанием кошмара: взметнувшаяся вода, много воды, несокрушимая толща, стремительная сила разрушения — аш-два-о. Но ведь этого не было? Растерянная, она огляделась по сторонам. В свете уже окончательно родившегося дня вырисовывалась расколотая надвое беседка, подрытые корни сосен, наклонных теперь каждая под своим углом, потрескавшаяся и покореженная земля, свежий разлом над обрывом… Но море лежало в битом стеклянном ожерелье спокойное и ровное, чуть подернутое рябью, серо-сиреневое с розовыми пестринками догорающего рассвета. Если бы оно и вправду обрушилось ночью на берег всей своей мощью, здесь не осталось бы ничего. Значит — галлюцинация, ложная память? Включая тонкую фигурку навстречу колоссальной волне?..
Или наоборот: все правда. Включая ее.
Перевела взгляд на Ильму, прикрыла на мгновение глаза. Дочь Виктора, дочь Олега… господи, до чего же глупо. Она вообще не человек, и это было очевидно с самого начала. Тем более что она и не пыталась никогда скрыть.
— Ильма, — прошептала Анна, выпуская ее руку, — что теперь будет? Со всем этим… с людьми?
Девочка кивнула, как если бы наконец-то услышала естественный и понятный вопрос:
— Будет очень тяжело. Несколько лет, может быть, и дольше. Но потом постепенно наладится, все опять со всеми договорятся, не совсем, конечно, люди не умеют совсем… И можно будет жить.
Анна усмехнулась:
— До следующего кризиса?
Ильма наконец-то посмотрела на нее прямо, глаза в глаза. Такой беспомощный, детский взгляд из- под распахнутых ресниц. Нет, не может быть, что ж мы себе выдумали, взять за ручку и увести в тепло…
— Но ведь это же просто, — прозвенела тихо, чуть-чуть обиженно. — Не трогать ничего слишком сильного. Быть осторожнее со слишком хрупким. И всё! Почему люди не понимают?
Склонила набок голую голову, глядя пытливо, как если бы и в самом деле рассчитывала услышать ответ. И Анна ответила:
— Потому что им иногда нужны странные вещи. Свобода, например.
— Какая свобода?
— Спроси что-нибудь попроще. Никто не знает.
— Но это неправильно.
— Неправильно.
Анна обернулась, посмотрела вдаль, в сторону корпусов санатория. Кажется, все-таки корпусов, а не развалин. Что-то еще сохранилось, где-то можно спрятаться, переждать самое тяжелое первое время. И потом, сейчас весна. Уже намного легче.
Ей почудилось какое-то движение, она сморгнула несколько раз, сощурилась, присматриваясь. Действительно, по бывшей дорожке, усеянной поломанными ветками и перегороженной, будто шлагбаумом, упавшим разлапистым стволом, шел человек. Добравшись до преграды, пригнулся, потом попробовал закинуть ногу сверху и, наконец, обошел кругом между деревьями, появившись снова уже совсем близко. Это был Виктор.
Увидел их и ускорил шаги, почти срываясь на бег и снимая на ходу забрызганную грязью ветровку. Ильма не оборачивалась. Она и так знала, конечно, что он подходит, что он здесь.
— Аля!..
Подбежал, накинул ветровку на ее плечи, развернул к себе:
— Ты цела? В корпус, немедленно! Какого ты черта вообще…
— Виктор, — негромко сказала Анна.
Обернулся через плечо, с кривой улыбкой на помятом исцарапанном лице:
— Я тебя заметил, Краснова. Вроде бы жива, поздравляю, не всем так повезло. Пошли отсюда, не могу смотреть, — он махнул рукой, небрежно очерчивая линию побережья. — Не вышло, как видишь. Где-то ошибся. Что-то не совпало.
— И что теперь?
Он уже сделал было шаг прочь — и остановился, и глянул пристально, как будто прикидывал на глаз степень ее практической ценности применимо к изменившимся обстоятельствам. Что ж, мы тоже можем изобразить такую вот откровенную прикидку. Немолодой мужчина, грязный, помятый, оставшийся в живых. Это, видимо, и держит его сейчас на волне, на подъеме, на кураже — несмотря на окончательный крах его стремлений и планов, его мечты, его свободы. Осознание последнего придет чуть позже, непременно придет, никуда он от этого не денется. Ничего, переживет. Не в первый же раз.
— Ты правда не понимаешь?
Она пожала плечами. Как сказать.
Виктор вздохнул; больше всего это походило на глубокий вдох, набор воздуха перед подводным заплывом. И снова улыбнулся:
— Теперь придется все начинать с начала.
Развернулся и ушел, уводя за собой девочку в грязной ветровке, наброшенной на плечи поверх ночной сорочки. Ильма шла за ним неуверенно и послушно, то и дело не попадая в такт его шагов, спотыкаясь на ветках и рытвинах.
Не оставляя следов на влажной земле и не приминая травы.
— Да, ма! — весело кричал в трубку Иган. — Всю ночь так трясло, что вообще! Зеркало, которое в коридоре — вдребезги! А та штука на берегу, ну, с крышей стеклянной…
Она очень боялась, что связь прервется. Крикнула, прорываясь сквозь поток мальчишеских восторгов:
— Дом цел?! Нед, отец — с ними все нормаль…
— Ну да, — перебил сын, — у нас же стена ого-го! Ма, а можно мы с Недди по развалинам полазим?
— Ни в коем… — закашлялась, перевела дыхание. — Я скоро приду. Ну не очень скоро, может, к вечеру. Но я приду! Никуда без меня не лезьте, слышишь?! Я при…
Голос напоролся не на гудки даже — на странные далекие звуки, похожие на сигналы инопланетян. Ничего. Слава богу, удалось дозвониться. Слава богу, все живы. Дом стоит, у него теперь крепкие стены и никакого лишнего стекла. А сейчас надо идти.
Осмотрелась, прищурившись, прикидывая маршрут. Можно выйти из санатория через центральный вход, а дальше по шоссе, по объездной петле, затем мимо города и дальше, до заезда к нашему дому. Хотя вряд ли после этой ночи там остался какой-то заезд. Да и что сейчас творится на самом шоссе, трудно представить: их, же, наверное, било и корежило друг о друга, застрявшие там бесчисленные автомобили с опустошенными топливными баками… Пожалуй, этот путь не назовешь теперь самым удобным и надежным. Не говоря уже о том, что он гораздо длиннее.
Значит, пойдем вдоль моря. Море не двинулось с места, осталось в прежних берегах. Простило, хотя прощать и не в его правилах. Но на этот раз обошлось.
Единственное, та чугунная решетка, ограждающая санаторную территорию; но маловероятно, чтобы она устояла по всей длине. И потом, где-то там есть прутья, которые Ильма раздвинула еще вчера, в первый день весны.
