– Ну и дурак же ты, Мэнни! Какой же ты дурак!
Я резко встал и так сильно отодвинул стул, что он упал.
– Не хочу слушать этот вздор! Чтоб мне провалиться!
– И куда ты отправляешься? – спросила она.
– Не твое дело! Черт побери!
– К своим дружкам? К своему дорогому мистеру Уильямсу?
– Думай что хочешь! – сказал я ей, хлопнул дверью, вышел на улицу и пошел к “шевроле”, стоящему у обочины.
Я рванул дверцу, чуть было не оторвав ручку, и плюхнулся на сиденье. С такой, как Бетти, разве поладишь, черт возьми! Она не понимает, что через несколько лет я буду ездить уже на “кадиллаке”, что у нас будет все самое лучшее! Она не понимает, что меня тошнит от Броуксвилля, что я хочу быть в первых рядах, хочу наслаждаться славой. Или, может, она думает, что это совсем просто? Стоит подойти к какому- нибудь парню и сказать: “Слушай, мне надо выдвинуться. Дай мне какое-нибудь поручение”.
Конечно, она думает, что так оно и есть!
Черт возьми! В этом мире приходится бороться за все. За твоей спиной всегда ждет другой, готовый попасть на твое место, стоит лишь один раз оступиться. Но я не дам ему такой возможности. Мистер Уильяме выбрал меня. Он поручил мне убрать Галлахера, несмотря на то, что дюжина парней уже потирали руки и облизывались в предвкушении. Уж можете мне поверить!
А она еще и наезжает на меня! Не понимает, что я делаю это ради нас двоих и что Мэнни Коул скоро будет большим человеком, почти таким же влиятельным, как мистер Уильяме.
Я включил зажигание, завел тачку и отъехал с обочины. Она поймет. Когда ко мне денежки потекут, она быстренько запоет по-другому. Как только к нам денежки потекут!
Когда я отыскал Терка, тот был под марафетом. Он несколько секунд пялился на меня остекленевшими глазами, а потом в конце концов выговорил:
– Эй, Коул! Как делишки?
Я вспомнил времена, когда Терк был важной птицей в организации. Вспомнил, сколько мне стоило, чтобы приблизиться к нему, и все только для того, чтобы оказаться рядом с мистером Уильямсом. Теперь он уже не такая важная птица.
– Что слышно, Терк? – спросил я.
– Слышал, ты отлично провентилировал Галлахера, – сказал он. – Очень даже неплохо. Я поплевал через плечо.
– Смотри, – сказал я, – а то еще сглазишь!
– Ну что ты, Коул, что ты!
Его глаза снова приобрели сонное выражение. Он уже давно сидит на игле. Мне стало жалко этого неудачника. А ведь когда-то был большим человеком! До того как упала его популярность и до того как он впервые попробовал героин. Теперь он обслуживал попойки, жарил цыплят для больших шишек, когда они того требовали, и все такое прочее. У него на руках следы от внутривенных уколов идут в два ряда, и он уже начал второй ряд на ногах. И на этого парня несколько лет назад я смотрел снизу вверх в восхищении!
А где все? – спросил я.
– А? Что такое, Коул? – Остекленевшие глаза открылись, глубоко запавшие на некогда полном лице.
– Парни где?
– А-а-а. Думаю, у Джула. Точно, играют у Джула.
– Спасибо, Терк.
– Не за что, – вежливо отозвался он, закашлялся и добавил:
– У тебя есть пятерка, Коул? Могу налить пару стаканчиков за пятерку. Я не пробовал дури с ледникового периода.
Я вытащил свой бумажник и открыл его, не давая Терку заметить, что все содержимое моего кошелька составляла пятерка и две бумажки по доллару. Вытянув пятерку, я выложил ее прямо перед ним.
– Вот! Задури себе башку.
– Большое спасибо, Коул. Миллион благодарностей. Еще раз спасибо.
Я оставил его разглядывать пятерку, залез в “шевроле” и направился в берлогу к Джулу. Джул теперь вращался среди шишек, а ведь начинал точно так же, как и я. Мистер Уильяме его тоже жалует. Но с тех пор, как на сцене появился я, Джулу больше не поручают больших дел. Я полагаю, Джулу осталось года два, не больше, а потом – прости прощай! Все время нужно держать ухо востро, а Джул расслабился и дал мне втереться. Поэтому-то карьера Джула уже на закате.
Я припарковал автомобиль между Второй и Третьей улицами и пошел к Джулу пешком. Он все еще живет на широкую ногу, хотя это и несправедливо. Он из ниоткуда, этот Джул. Удивляюсь, как это ему удалось подобраться так близко к верхушке. Я постучал в дверь и увидел один глаз Кэппи, появившийся в щели шириной в десятицентовик.
– А, Коул! – сказал он.
Дверь широко распахнулась, и я вошел в комнату.
– Привет, Кэппи. Как жизнь?
