теплее.
Глава 10
— Хорошо, что меня осенило позвонить диспетчеру, — сказал водитель. — Не придется возвращаться пустым обратно в Малибу. Четверо каких-то типов заказали поездку на вечеринку у побережья. Но им не до воды.
В салоне еще сохранился запах оранжереи.
— Вы бы только послушали о чем болтали эти бабехи.
Он затормозил на красный свет у Сансета.
— Вы возвращаетесь в город?
— Подождите минутку.
Водитель остановил машину.
— Вам знакомо заведение под названием «Пиано»?
— «Дикое Пиано»? — уточнил он. — Это в западном Голливуде. Какой-то питейный притон.
— Кто его хозяин?
— Не знаю, — ответил водитель и с готовностью спросил. — Хотите поехать туда?
— Почему бы и нет? Спать еще рано.
«Дикое Пиано» расположилось на плохо освещенной улице, среди старых приземистых домов, теснящих друг друга. На нем не было вывески, не было манящего фасада. Над входом изогнулась арка. Выше нависал узкий балкон, обнесенный железными перилами. За ним окна, закрытые плотно шторами.
Из-под арки появился негр-швейцар и открыл дверцу такси. Расплатившись с водителем, я направился за ним. В тусклом свете, падавшем от двери, я разглядел, что ворс его голубой униформы стерся до основания. На обитой кожей двери возле ручки красовалось черное пятно от прикосновения потных рук.
Дверь отворилась, и я увидел прямо перед собой длинную узкую комнату, похожую на туннель.
Другой негр в одежде официанта, с салфеткой в руке, кинулся ко мне. Его черные губы растянулись в улыбке. Стены помещения были разрисованы одноцветными синими обнаженными фигурками в соблазнительных позах. Два ряда столиков, накрытых белыми скатертями, были разделены проходом посередине. В дальнем конце комнаты на невысокой эстраде играла на рояле женщина.
Я отдал шляпу девице, уютно устроившейся в гардеробе, и заказал столик неподалеку от эстрады. Официант заскользил впереди меня по проходу. Салфетка в его руках развевалась, словно факел: он старался показать, что дела здесь процветают. Напрасно. Две трети столиков пустовали, за остальными сидели парочки. Мужчины были преимущественно из тех, кто, покинув более приличные заведения, не желает отправляться домой. Большинство их спутниц выглядели уже получившими плату или готовыми ее принять. Две или три блондинки, которых я видел в кордебалете, сидели с невинными улыбками, застывшими на лицах, будто они могли остановить ход времени. Были тут и пожилые дамы.
За соседним столиком со скучающим желтым лицом сидела девушка-мексиканка. Она взглянула на меня и отвернулась.
— Скотч или бурбон, сэр? — обратился ко мне официант.
— Бурбон и содовую.
— Хорошо, сэр. У меня имеются сандвичи.
Тут я вспомнил, что голоден.
— Принесите с сыром.
— Хорошо, сэр.
Я смотрел на рояль, удивляясь точности своего попадания. Женщина, назвавшаяся Бетти, сказала, что будет за роялем. Его хрипы едва пробивались сквозь смех посетителей меланхолической мелодией. Пальцы пианистки бегали по клавишам с торопливой обреченностью: создавалось впечатление, что рояль играл сам, а женщина как будто старалась не отстать от него. Ее худые обнаженные плечи напряженно вздрагивали. Волосы стекали на плечи подобно смоле, подчеркивая их ослепительную белизну. Лицо пианистки было безучастным.
— Хэлло, мой милый, угости меня.
Мексиканка стояла возле моего столика. Я посмотрел на нее, и она села.
У нее была сутулая фигура с узкой талией. Ее платье с низким вырезом напоминало одежду дикарки. Она пыталась улыбаться, но ее каменное лицо, видимо, не было приучено к подобным упражнениям.
— Я возьму тебе пару бокалов.
Она понимала: это значит — будь веселой и только.
— Ты забавный парень. Мне нравятся весельчаки.
Голос у нее был гортанный и напряженный, что вполне соответствовало ее напряженному лицу.
— Я тебе не по душе, но я угощу тебя.
Она презрительно взглянула, выразив так свое удовольствие. У нее были большие и печальные глаза. Она стояла, поглаживая мою руку.
— Я люблю тебя, красавчик. Расскажи мне что-нибудь веселенькое и смешное.
Мы не нравились друг другу. Она наклонилась вперед, чтобы обнажить свои прелести. У нее были небольшие тугие груди с маленькими сосками.
— Я очень голодна, — надувшись, произнесла она, продолжая поглаживать мою руку.
Появившийся официант нарушил затянувшееся молчание. Он поставил на стол тарелку с сандвичами, стакан с водой, бокал виски на донышке и стакан с чем-то, что он, видимо, на свое усмотрение захватил для девушки.
— Шесть долларов, сэр.
— Прошу прощения?
— Два доллара за выпивку, два доллара за сандвичи, сэр.
Я приподнял верхний кусок хлеба и взглянул на ломтик сыра.
Он был очень тонкий, как лист сусального золота и почти такой же дорогой. Я положил на стол десять долларов и оставил сдачу на столе. Моя простодушная компаньонка выпила свой фруктовый сок, глядя на четыре доллара, и вновь принялась за массаж моей руки.
— У тебя очень страстная рука, только дело в том, что я жду Бетти.
— Бетти?
Она презрительно взглянула на пианистку.
— Но Бетти — артистка. Она не станет… — неприличный жест завершил ее фразу.
— Мне нужна только Бетти.
Губы девушки разомкнулись, и между ними показался красный кончик языка, словно она собиралась плюнуть. Я подозвал официанта и заказал вино для пианистки. Мексиканка исчезла, очевидно, недовольная моей импотентной рукой.
Официант поставил бокал на рояль, кивнув в мою сторону. Она быстро взглянула на меня. У нее было овальное лицо, такое маленькое, что казалось сжатым, глаза неопределенного цвета и невыразительные. Бетти даже не попыталась улыбнуться. Я поднял бокал, приглашая ее присоединиться. Она покачала головой и склонилась над клавишами.
Я наблюдал за ее пальцами. Они продолжали свой стремительный бег. Затем мелодия изменилась. Левой рукой она грохала по басам, правой наигрывала блюз. Неожиданно она запела. У нее был резкий, немного сипловатый голос, но получалось довольно трогательно:
