Все острее и выше по тону, как будто набирая размах на гитарных струнах – до, ре, ми… «Соль» потянула куда-то в бездну, потянула так настойчиво, по-хозяйски, словно имела на это право, словно выжидала где-то всю его долгую жизнь этого момента, когда почувствует себя наконец полновластной хозяйкой. «Соль» тысячами карикатурных, бездарных отзвуков прошибала насквозь, шумела в ушах, вульгарно окрашивала красным то, что было совсем еще недавно – многоцветным.
«Соль»…
Он не знал раньше о том, что каждая нота имеет свой цвет.
И никогда не догадывался, что ноты могут быть такими долгими, что музыка может быть такой беспощадной. «Соль» разрывала на части. «Соль» струилась по телу, как горная река во время разлива. Она обладала чудовищной способностью – заполнять болью каждую клеточку тела. Превращать все это тело – в один оголенный комок нервов.
«Когда же?» – подумал он, удивившись, что до сих пор еще сохраняет эту способность – думать. Он помнил еще о том, что «соль» – это последняя нота. Осталось только пережить ее, вытерпеть, а потом – все, кончится банальный музыкальный ряд. Осталось совсем немного… «Только бы побыстрее», – мелькнула мысль, и вслед за этим он вдруг подумал: вот, оказывается, что чувствовал Лексин, когда его убивали.
Оказывается, в тот момент, когда все пределы невыносимого уже позади, но вечное забытье еще не наступило, человек способен думать только об одном – чтобы это произошло быстрее. Все остальное – уже не важно… Только бы отключился мозг. Только бы прекратились эти судорожные толчки невыносимой боли, только бы смолкла последняя нота…
Но она все продолжала звучать, все тянула его за собой, теперь уже не вниз, а куда-то вверх, все выше и выше, и он уже не сопротивлялся ей, потому что знал – дорога перед ним одна. Другой дороги нет…
А потом наконец все стихло. Боль накрыла его в последний раз с головой, захлестнула, как гигантская волна во время шторма, и потом оно наступило – желанное, долгожданное забытье. Мрак расступился, все вокруг стало белым. Белым и почти не прозрачным…
– Привет, Найк, – услышал он откуда-то издалека. – Какими судьбами?
Он сидел в машине и молча наблюдал за тем, как Степан Бирюков и Серега Пипин убивали человека.
Собственно, он почти не сомневался в том, что они его убьют. Хотя, в общем-то, об этом их никто не просил. Андрей просто хотел, чтобы они врезали этому парню как следует. Чтобы знал свое место. Чтобы неповадно было впредь…
Он так и сказал: «как следует».
Но, в общем-то, догадывался, что в их понимании следует – только так… А как же иначе?
«Звери», – глухо проговорил он и отвернулся, чувствуя, что нервы его уже не выдерживают подобного зрелища.
Парень, вышедший из темно-фиолетовой «девятки», сначала сопротивлялся. Сопротивлялся отчаянно – так, что Андрей даже позавидовал ему. Наверное, у него имеется какая-то веская причина для того, чтобы жить. Для того, чтобы бороться за эту жизнь – так отчаянно. А вот у него, у Андрея, нет такой причины…
Впрочем, он знал, что это за причина. Женщина, которая еще совсем недавно принадлежала ему, Андрею Погорелову. А теперь… Теперь она не будет принадлежать никому. По крайней мере, никому из них двоих. «Как драматично, – усмехнулся он. – Почти Шекспир».
А еще он знал – чем отчаяннее тот будет сопротивляться, тем меньше у него будет шансов остаться в живых. Это как красная тряпка, от вида которой наливаются кровью глаза разъяренного быка. Этот парень обречен. Они убьют его…
«Они убьют его», – услышал он вдруг чей-то голос. Оглянулся вокруг, но в машине кроме него никого не было. И окна были плотно закрыты. Он сам закрыл их. Специально закрыл для того, чтобы не слышать слишком отчетливо звука ударов.
«Они убьют его», – снова услышал он голос. Кажется, женский голос. Он даже смутно вспомнил о том, что этот голос был ему хорошо знаком – когда-то давно, сто тысяч лет тому назад, этот голос был голосом женщины, которая его любила.
Перевел взгляд – туда, где двое его приятелей превращали тело человека в кровавое месиво. И вдруг осознал совершено отчетливо: они его убьют.
– Они же убьют его, черт возьми! – глухо прокричал он, не узнавая собственного голоса. Ему вдруг стало страшно. Дикий, непередаваемый страх заставил его открыть дрожащими пальцами дверцу машины. Только бы успеть. Только бы не дать им возможность нанести еще один удар. Последний…
– Хватит! – закричал он, что было сил. Ноги стали ватными. Не слушались, не хотели вести его туда, где Бирюков и Пипин – убивали… – Хватит, я сказал! Да остановитесь же вы, уроды проклятые!
Он оттащил Бирюкова от валяющегося на земле тела. Лицо было залито кровью, на теле, на земле – везде была кровь. Пипин занес ногу для удара.
– Прекрати же ты, ублюдок! – снова закричал Андрей и кинулся к Пипину, набросился на него сзади, повалил на землю.
– Черт, – раздался испуганный голос Бирюкова. – Да он, похоже, того… Сваливать надо, ребята!
Они трусцой заспешили в машину. Андрей шел сзади. Почему-то не торопясь, словно и не задумывался о том, что их могут сейчас увидеть, вызвать милицию. Это было абсолютно не важно…
Он успел еще вызвать «скорую», прежде чем машина тронулась с места. Развез по домам притихших, за всю дорогу не проронивших ни слова приятелей.
И уже потом, оставшись наконец в полном одиночестве, понял вдруг, что завидует. Ужасно завидует тому парню, который остался там, на дороге. Потому что он больше – не живет…
– Молодой человек, у вас не найдется зажигалки? – услышал он вдруг чей-то голос. Подумал было, что голос снова ему померещился, но увидел краем глаз силуэт девушки, склонившейся возле окошка. В темноте он сумел различить только то, что волосы у нее были белыми и свисали с плеч упругими пружинками.
