ножки, неземной красоты грудь, ощутил девическое дыхание ее рта и нежность сладостных поцелуев, он понял, что ему досталось единственное сокровище в мире. Утомленный ее ласками, он уснул под колыбельную песенку, которую она спела только для него.
Утром, проснувшись, не открывая глаз, он протянул руки к своему сокровищу и ощутил… пустоту. Его милой женушки в комнате не было. Он думал, что она, конечно, побежала за продуктами, чтобы приготовить завтрак своему принцу. Когда он начал одеваться, то обнаружил, что у него всего-навсего отсутствует бумажник со всеми его деньгами. Он разыскал хозяйку, и та сказала, что она ни сном ни духом не ведает, кто эта девица, как ее зовут, и что она сняла комнату у нее всего на одну ночь.
Джек ринулся в бар, чтобы навести справки, и там бармен, старый мудрый человек, посоветовал ему заткнуться и прекратить всякие поиски. Он должен быть доволен, что так счастливо отделался, потому что он мог остаться лежать в кровати с ножом в груди…»
Склонившись к гриве коня, заливался смехом молодой капитан армии Вильи Гино Терека.
— Ой, какая хорошая история, Хуанито!.. Нет, меня бы она никогда не провела. Я знаю, как с ними обращаться! Скажи, Хуанито, а какие там есть еще страны?
— Франция.
— Не слыхал.
— Италия.
— Скажи, как много, там стран! А я про них ничего не знаю.
— Италия — прекрасная страна, — сказал Джек и глядя вдаль, на кавалеристов, задумался…
Италия. 1913 год
Перед его мысленным взором возникла прекрасная страна. Великие произведения великих мастеров. Великие храмы. Великие скульптуры. Великие картины. И сама Италия: лазурное теплое море, цветущие долины и яркие пляжи, ее звонкие города… И, наконец, летняя Флоренция и вилла Мэбл Додж. Это роскошная, отделанная в стиле XVI века вилла. Цветущие олеандры, кипарисы, оливковые деревья топят виллу в своей зелени, окружают ее дворы и дворики.
Роскошная гостиная. Тишина. И только музыка рояля. За роялем Артур Рубинштейн. Сам великий Артур Рубинштейн.
Джек, Мэбл и их многочисленные друзья, знаменитые художники и артисты, затаив дыхание, слушают великую музыку.
После долгого ужина все уезжают к морю и купаются в нем под ночным лунным небом… На рассвете — обратная дорога во Флоренцию. Вереница автомобилей движется по этой живописной дороге.
Они въезжают в небольшой городок, останавливаются. Этот городок состоит из маленьких домишек, расположенных вдоль реки. Напротив каждого домика — мостки, и сотни женщин, мужчин, детей стирают, полощут белые простыни.
Автомобили останавливаются.
Известный художник, друг Мэбл, вынимает блокнот, начинает делать зарисовки и весело объясняет:
— Это один из самых знаменитых городков Италии. Он обслуживает гостиницы Рима. Сюда свозят постельное белье из всех гостиниц и весь город занимается его стиркой. Только стиркой. Это единственная профессия всех здешних жителей.
И снова прекрасная вилла Мэбл Додж. В роскошной спальне, в роскошной кровати лежат Джек и Мэбл. Она ласково гладит его. Он говорит:
— Я жил не так уж плохо, но в такой роскоши — прости… А в общем, это прекрасно: твоя вилла, твоя Италия, твои друзья.
— Наша вилла, наша Италия, наши друзья. Джек обнимает ее.
— Тебе хорошо здесь? — воркует она. Джек целует ее.
— Ты, наконец, успокоился, мой неистовый Одиссей? Вспомни, как ты плохо выглядел. Как ты уставал все эти месяцы. Эта твоя бесконечная репортерская беготня… А я ненавижу эту машинную Америку, этот бездарный Нью-Йорк… А здесь мы свободны, как дети, любим друг друга, и нас окружают только самые красивые вещи и самые красивые люди.
— Да! Мне давно не было так покойно, так покойно по-детски. А эта кровать… — он рассмеялся. — Мне кажется сейчас, что кроме этой нашей роскошной кровати больше ничего не существует на свете. Такое ощущение, что в этой кровати мы путешествуем по всей Италии.
— Это ты хорошо придумал. Это смешно и очаровательно, — она поцеловала его.
— Правда. В этой кровати я плаваю с тобой по каналам Венеции. Облетаю вокруг куполов соборов. Качаюсь в теплом море… Спасибо тебе за все это, моя Мэбл — моя самая лучшая из женщин.
— Спасибо и тебе Джек, мой малыш! Я так рада. Она протягивает руку, потянув за шнур, задергивает огромную, как театральный занавес, тяжелую штору.
Мексика. 1913 год
Взгромоздившись на крышу вагона, Джек фотографировал все, что происходило внизу. У того же вагона стоял Панчо Вилья, засунув руки в карманы. На нем была шляпа с обвисшими полями, рубашка без воротничка и сильно потертый, лоснящийся коричневый костюм.
Как по волшебству, вся окутанная пылью равнина покрылась лошадьми и людьми…
Всадники поспешно седлали коней.
Надтреснуто рожки трубили сбор.
Сарагосская бригада шла в наступление.
На Запад через пустыню к отдаленным годам скакали кавалеристы — первые отряды, уходившие на фронт.
Они двигались десятью колоннами, расходившимися, как спицы в колесе.
Звенели шпоры, развевались красно-бело-зеленые флаги. Тускло сверкали патронные ленты, надетые крест-накрест, подпрыгивали положенные поперек седла винтовки, мелькали тяжелые высокие сомбреро и разноцветные серапе.
За каждым отрядом брели пешком десять — двенадцать женщин, тащивших кухонные принадлежности на головах и спинах, гнали мула, навьюченного мешками с кукурузой.
Джек ехал на передней площадке паровоза, где поселились две женщины и пятеро детей. На узкой железной площадке они разложили костер из веток мескита и пекли лепешки. Над их головами ветер трепал протянутую веревку со свежевыстиранным бельем. Джек лежал, смотрел в вечернее небо и раздумывал о своей жизни.
«Почему я здесь?… Я., довольно богатый свободный человек, которого любит одна из самых очаровательных женщин Америки, — почему я здесь? Почему мне так хорошо и легко с этими людьми, несмотря на все опасности, несмотря на то, что идет война?… Война, в которой могут меня убить. Почему я не могу просто уехать и жить „как все люди нашего круга“, как мне говорила моя Мэб?… Может быть, это в моей судьбе?…»
Маленькая девочка подошла к Джеку и протянула ему горячую кукурузную лепешку.
— Поцелуй ее, и дай ей доллар, проклятый гринго! — услышал Джек веселый голос, и к нему на площадку откуда-то сверху, с вагона очень медленно идущего поезда, спрыгнула Беатриса. В руках у нее была винтовка, а ее высокую грудь перепоясывали патронные ленты. Она стояла и смеялась, освещенная лучами закатного солнца на этом медленно тащившемся поезде.
— Я сделаю все, что вы скажете, сеньора, — сказал Джек и, подняв чумазую девочку, поцеловал ее и протянул ей серебряный доллар.
Мать девочки, пожилая изможденная крестьянка, бросилась к Джеку.
