Америка. 1913 год
Роскошный дом в Нью-Йорке на Пятой авеню. При входе в огромную залу стояла очень красивая, очень элегантная, очень холеная и совершенно незаметно, что уже не очень молодая женщина. Она протягивала руку Джону Риду.
Линкольн Стеффенс, увидев выражение его глаз, усмехнулся, сказал:
— Миссис Мэбл, это тот самый молодой львенок, О котором я вам говорил.
— Я очень рада, мистер Рид. Здесь вы увидите массу людей, которые считают себя взрослыми львами, но, к сожалению, они не стали ими, поэтому входите, па смущайтесь и смело рычите!
Взяв под руку Джека, она ввела его в обитую шелковыми обоями гостиную, и огромный курносый парень, может быть, впервые оробел. Здесь был представлен, как принято называть, „весь цвет“ тогдашнего Нью-Йорка. А хозяйка, самая красивая женщина из всех присутствующих женщин, ласково держа его под руку, торжественно обходила с ним гостиную. Джек, но веря в свое счастье, чувствовал, что он, самый незнаменитый из всех, кто был здесь, нравится ей, больше того — волнует ее и она хочет влюбить его в себя. И он впервые в жизни почувствовал себя мужчиной, которому все доступно.
Миссис Мэбл приняла еще несколько „знаменитостей“ и почти весь вечер посвятила Джеку. Потом она увлекла его в зимний сад.
— Джек!.. Разрешите мне вас так называть, я ведь намного старше вас.
Джек, осчастливленный, перебил ее:
— Разве это имеет какое-нибудь значение для такой женщины, как вы, миссис Мэбл.
— Скажу вам прямо, Джек, я не хочу, чтобы наше знакомство, так прелестно начавшееся, вдруг сразу оборвалось и вы забыли дорогу в мой дом.
— Я тоже, миссис Мэбл!
— Приходите ко мне, Джек. И не только по моим средам, а в любое время, запросто. Я чувствую, мы должны с вами подружиться.
Джек склонился к ее руке. Мэбл погладила его голову и чуть-чуть, ласково прижала ее к груди.
— Я думаю, мы уже подружились с тобою, Джек! Позади их прозвучал голос:
— Вот такую любовь с первого взгляда я понимаю! В дверях стоял Линкольн Стеффенс. Мэбл рассмеялась и сказала как-то воркующе:
— А кто в этом виноват? Старый сводник, Стеф!.. Джек смотрел на Мэбл уже совсем обожающими глазами. Она была очень хороша сейчас.
Мексика. 1913 год
В своей хижине проснулся Джек. Беатрисы не было. Он одним движением поднялся, как молодой, хорошо выспавшийся человек. Толкнул дверь на улицу. Утро было ослепительно синее с золотом. Пустыня переливалась всеми красками.
Женщины в черном, с красными глиняными кувшинами на головах, гуськом тянулись к маленькой речке, а ветер играл их шалями. Кричали петухи. Блеяли козы, ожидая доения. Сотня лошадей, стуча копытами, направлялась к водопою.
Неподалеку от дома горел небольшой костер. Перед ним сидела на корточках Беатриса и пекла кукурузные лепешки. Рядом с ней стоял Лонгинос Терека, с двумя своими кавалеристами и над чем-то громко смеялся.
Джек подошел к ним.
Беатриса не обратила на него никакого внимания. Гино протянул ему горячую лепешку, улыбаясь, спросил:
— Выспался?… Хочешь опохмелиться?
— Ну уж нет! — ответил Джек, замотав головой. Гино рассмеялся, сказал:
— Панчо начинает большое наступление.
Бесконечная песчаная пустыня, кое-где покрытая кустами мескита. Она усеяна конными солдатами Вильи.
У железной дороги стоит разбитая водокачка, разрушенная станция. Рядом со станцией небольшой запасной путь — вот и весь поселок.
Сухие ветры гонят по пустыне тучи желтой пыли.
На единственном пути, проложенном посреди пустыни, стоят десять огромных поездов, исчезая за горизонтом. Поезда эти — огненные столбы — ночью, и столбы черного дыма — днем.
По обе стороны пути, под открытым небом расположились лагерем девять тысяч человек; лошадь каждого солдата привязана к кусту мескита, рядом за этим же кустом, висят единственное серапе этого солдата и тонкие ломти сушащегося мяса.
…Из пятидесяти вагонов выгружали лошадей и мулов. Покрытый потом и пылью оборванный кавалерист проскальзывал в вагон с лошадьми, в гущу мелькающих копыт, вскакивал: на спину первой попавшейся лошади и с диким гиканьем вонзал ей шпоры в бока.
Слышался громовой топот испуганных животных. Вагон начинал извергать колышущуюся массу лошадей и мулов. Они падали, быстро вскакивали на ноги и в ужасе бежали прочь, храпя и раздувая ноздри, почуяв запах пустыни. И тогда широкое кольцо зрителей-кавалеристов превращав лось в вакеро. Мелькали огромные кольца лассо, й пойманные животные в панике мчались по кругу.
Офицеры, ординарцы, генералы со своими штабами, солдаты с уздечками, разыскивающие своих коней, бежали и неслись галопом в полной неразберихе.
Вдруг появился дикий кролик, и сразу десятки солдат открыли по нему стрельбу, а когда из зарослей мескита выскочил койот, то целый отряд кавалеристов бросился вдогонку за ним, крича, стреляя, тратя даром невообразимое количество патронов.
С крыш товарных вагонов и с платформ смотрели вниз сотни солдатских жен, окруженные выводками полуголых детишек. Женщины визгливо спрашивали, ни к кому особенно не обращаясь, — не видал ли кто их мужей, какого-нибудь Хуана Монероса или Хесуса Эрнандёса.
Какой-то солдат, волоча за собой винтовку, бродил вокруг и громко кричал женщинам: — Вы не видали мою жену? Мне теперь никто не печет лепешки, я уже два дня ничего не ел!
Женщины на крышах вагонов смеялись, сочувствовали. Кто-то кинул ему несколько засохших лепешек. Их пекли здесь же на маленьких кострах, разложенных прямо на крышах вагонов.
Возле двенадцати цистерн с водой царила невообразимая толчея. Люди и лошади пробивались к маленьким кранам, из которых непрерывной струей текла вода.
Надо всем этим стояло огромное облако пыли километров семь в длину и около километра в ширину.
Десятки, сотни гитар звенели у костров на крышах вагонов, где солдаты, положив головы на колени своих жен, распевали бесконечную „Кукарачу“.
Наблюдая за всем этим, вдоль шеренги поездов шел такой же грязный, запыленный, с фотоаппаратом на шее и с тяжелым кольтом на ремне веселый и с виду очень довольный Джон Рид. Он живо отвечал на приветствия знакомых солдат, подмигивал женщинам на крышах, угощал сигаретами старух, которые благодарили его за это именем Богоматери Гваделупской… Наконец Джек остановился у небольшого красного вагона с ситцевыми занавесками на окнах.
Красный вагон внутри был разделен на две половины — кухню и спальню. Последняя была также и штабом Вильи.
Эта комнатушка была сердцем армии конституционалистов, и пятнадцать генералов, принимавших участие в военных действиях, с трудом умещались здесь.
Стены вагона были выкрашены в грязную серую краску, и к ним во множестве были приколоты фотографии прекрасных дам в живописных позах. Среди них висел и большой портрет самого генерала Вильи.
