Я знал, что цены на дома здесь сильно завышены. Это место, где фермерам делать нечего. Ковырни землю — и из нее выскочит камень и ударит тебя. И люди возводят вокруг домов каменные стены, лишь бы нашлось, куда эти камни складывать.
Возле ее дома я остановил машину. Проводил Джой до двери, словно провожал ее со свидания. Стоя рядом, она оказалась почти такого же роста, что и я, — примерно метр семьдесят восемь, очень худая, и когда мы стояли у двери, ее пустые голубые глаза смотрели куда-то вдаль, пока она не взглянула на меня,
Потом ее взгляд скользнул над моим плечом и вновь устремился к далекому горизонту.
— Я сейчас снимаю жилье, — сказала она. — Как только мой испытательный срок закончится, я, наверное, куплю квартиру поближе к работе.
— А я и не знал, что вы в «Хансене» тоже новичок.
— Меня приняли через неделю после вас. И я надеюсь остаться.
— Тогда я уверен, что вы останетесь.
— Возможно. Во всяком случае, мои исследования дешевы. Для них нужны только я и мои уши. Могу я заманить вас на кофе?
— Мне надо ехать, но в другой раз — пожалуй.
— Понимаю. — Она протянула руку. — Значит, в другой раз. Спасибо, что подвезли.
Я уже повернулся, чтобы уйти, но ее голос меня остановил:
— Джеймс сказал, что вы были выдающимся.
Я обернулся:
— Он вам такое сказал?
— Не мне. Я разговаривала с его секретаршей, а Джеймс, очевидно, много о вас говорил — как вы вместе учились в колледже. Но я хочу спросить кое о чем, пока вы не ушли. О том, чего я никак не могу понять.
— Хорошо.
Она подняла руку и коснулась моей щеки:
— Почему выдающиеся личности всегда пьют?
Я не ответил, пристально глядя в эти глаза. Наше молчание истончалось, пока не оказалось настолько тонким, что стало прозрачным.
— Вам необходимо быть осторожным, — сказала она. — С алкоголем. Иногда по утрам я ощущаю, как от вас попахивает. А если могу учуять я, то смогут и другие.
— У меня все будет в порядке.
— Нет. Мне почему-то так не кажется.
Лаборатория.
Сатиш стоит перед схемой, которую я начертил на доске. Я наблюдаю за тем, как он ее изучает.
— Что это?
— Корпускулярно-волновой дуализм света.
— А эти линии?
— Это волновая часть дуализма, — объяснил я, указывая на схему. — Если пропустить ноток фотонов через две щели, то волны создадут картину интерференции на фосфоресцирующем экране за щелями. Волны с одинаковой частотой колебаний взаимно гасятся через определенные интервалы, создавая эту картину. Видишь?
— Да, кажется, понимаю.
— Но если у щелей установить детектор… — Я начал вычерчивать под первой схемой другую. — Тогда он меняет все. Когда детектор на месте, свет перестает вести себя, как волна, и начинает вести себя, как частицы, наподобие струи маленьких пуль.
Поэтому вместо картины интерференции, — продолжил я, — мы увидим два раздельных светящихся пятнышка в тех местах, где эти маленькие пули ударяются в экран за щелями.
— Да, теперь вспомнил. Что-то очень знакомое. Кажется, нам это преподавали в аспирантуре.
— В аспирантуре я сам это преподавал. И наблюдал за лицами студентов. Тех, кто понимал, что это значит, действительно понимал, — подобное всегда тревожило. Я по их лицам видел, как трудно поверить в то, что не может быть правдой.
— Это знаменитый эксперимент. Собираешься его воспроизвести?
— Да.
— Зачем? Его и так уже много раз воспроизводили. Никакой журнал не станет такое публиковать.
— Знаю. Я читал научные статьи об этом феномене. Я понимал его математически… черт, да большая часть моих ранних исследований базировалась на предположениях, вытекающих из этого эксперимента. Но я никогда не видел его собственными глазами. Вот почему я хочу его провести. Чтобы наконец-то увидеть.
— Это наука. Здесь совсем не обязательно видеть.
— А мне надо. Необходимо. Всего раз.
Следующие две недели прошли как в тумане. Сатиш помогал мне с моим проектом, а я помогал ему. По утрам мы работали в его лаборатории. Днем перебирались в комнату 271, где собирали установку. Фосфоресцирующая пластина оказалась проблемой, затем пришлось повозиться с фокусировкой и выравниванием термоионной пушки. У меня возникало чувство, что мы с Сатишем своего рода партнеры. И это меня радовало. Я так долго работал в одиночку, что мне было приятно с кем-нибудь поговорить.
Мы рассказывали друг другу истории, чтобы убить время. Сатиш делился своими проблемами. То были проблемы, которые иногда возникают у хороших людей, живущих хорошей жизнью. Он рассказывал, как помогает дочке делать уроки и как тревожится о том, сможет ли оплатить ее учебу в колледже. Говорил о своей семье
Склонившись над своими микросхемами с паяльником в руке, он сказал:
— Я слишком много болтаю. Наверное, тебя уже тошнит от моего голоса?
— Вовсе нет.
— Ты мне очень помог с работой. Как я смогу тебе отплатить, друг?
— Можно и деньгами. Предпочитаю крупные купюры.
Мне хотелось рассказать ему о своей жизни. О работе в QSR, о том, что, узнав некоторые вещи, хочешь их забыть. Я хотел рассказать ему, что у памяти есть тяжесть, а у безумия есть цвет, и что у каждого пистолета есть название, и это название одно для всех. Рассказать, что я понимаю, почему он жует табак, что я когда-то был женат, но из этого ничего не получилось. Что привык негромко разговаривать с могилой отца. Что прошло много времени с тех пор, когда у меня действительно все было хорошо.
Но, вместо того чтобы поведать ему обо всем этом, я говорил об эксперименте. Это я мог. Всегда мог.
— Все началось полвека назад как мысленный эксперимент. Чтобы доказать неполноту квантовой механики. Физики чувствовали, что квантовая механика несовершенна, ведь математика слишком вольно обращается с реальностью. Но оставалось еще и неприятное противоречие, которое необходимо было устранить: фотоэлектрический эффект требовал, чтобы фотоны были частицами, а результаты экспериментов Юнга показывали, что фотоны должны быть волнами. Лишь позднее, разумеется, когда технологии наконец-то догнали теорию, оказалось, что результаты экспериментов соответствуют математике. А математика утверждает, что можно знать или координаты электрона, или его скорость, но никогда оба параметра одновременно. Математика, как выяснилось, вовсе не была метафорой. Математика
