собак, возмущенных появлением лесного чудища.
Добравшись до Жандармской улицы, Дмитрий Борисович прислонился к забору в подворотне. «Минутку подышу, не то сердце лопнет», — думал он, глотая ледяной воздух.
Тут он твердо решил не идти в избу Чикольского. Ибо враги наверняка знают о местонахождении его обычного пристанища. Сейчас нужно было скрыться гденибудь в другом месте. Но где? В гостиницу его не пустят. В полиции не поверят и даже арестуют до выяснения обстоятельств…
Все еще задыхаясь, Бакчаров криво перекрестился неверной рукой, оттолкнулся от забора и двинулся дальше, чтобы выбраться на Мухин бугор. А там — к сокровенному теремку старца. К нему уж никакая нечисть не сунется…
Тяжело дыша, пробирался он по Солдатской улице, бежал по темному городу, прячась от призрачного лунного света в тени домов и заборов. Там и тут чудились ему зловещие силуэты опричников. Сходя с ума от страха, Бакчаров пыхтел, то и дело оборачивался по сторонам и шарахался от всякой мнимой опасности.
Но тут послышался совсем рядом глухой стук бойких копыт, конь вырвался на перекресток перед Бакчаровым, и учитель, невольно присев, застыл под ярко освященной фонарем вывеской. В руках всадника было чтото вроде копья с крюком на конце. Откудато со второго этажа здания послышался отвлеченный женский смех, Бакчаров воспринял его как предвестника злого конца, закричал и махнул по переулку. По правой руке зияла арка с освещенной газом трактирной вывеской, Бакчаров влетел в мрачный двор и заметался, ища дверь. Из окон доносились мирные звуки фортепьяно. Тут наперерез ему как из земли выскочил мужик в тулупе, валенках и кожаном фартуке. Дворник расправил одну руку, преграждая путь учителю, а другой выхватил свисток и завелся булькающим режущим слух свистом. Минуя его объятия, Бакчаров рванулся по деревянному настилу вперед, вжал голову в плечи и, закрывая лицо руками, устремился на сплошное окно злачного заведения, где безмятежно играло кабацкое фортепьяно.
Громадным черным вороном с градом мелких стекольных осколков рухнул он на длинный, уставленный снедью стол, сметая гремящую жестяную посуду. Свист и музыка оборвались. Свалившись на пол в проход, Бакчаров ухватился за ближайший подол, тут же ктото взвыл и с силой ударил его кулаком в лицо. Едва опомнившись, учитель поднялся, вспрыгнул на лавку и, скача по столам, начал пробиваться под вопли и рев мужиков по тесному залу к низкой дверце у темной стойки.
За этой дверью он ожидал оказаться на кухне, но вместо этого выскочил из дома и очутился на дворике с поленницей под навесом, свинарником и гремящей от лая псарней. Тут беглец напоролся на старика в тулупе и бараньей шапке, задумчиво ковырявшего в носу посреди двора. Ошеломленный старик на мгновение застыл, вперившись в гостя, не вынимая загнанного в ноздрю пальца.
— Стой, кому говорят! — закричал старик, обхватил Бакчарова и стал выкручивать ему руку. — Куды это ты собрался, кадет? Ах, ты, дармоедина! Драпать удумал. Где ж ты так вымазался, подсвинок паршивый?
Бакчаров зарычал, извернулся и зверем со страшной силой цапнул стариковское запястье.
— Ой! Гадина! — завопил укушенный. Учитель не отпускал, а старик добавил визгливым голосом: — Ай, ваше благородие! — и выпустил из объятий извивающегося интеллигента.
За спиной Бакчарова гневно хлопнула дверь, и раздался оглушительный ружейный выстрел. Бросившись вдоль поленницы через двор, он влетел внутрь жаркого помещения и подпер дверь спиною. Едва переведя дыхание, Дмитрий Борисович обнаружил себя в небольшой влажной и низкой комнате, где в тусклом мигающем свете коптилки тесно сидели вокруг стола за картами совершенно голые мужики.
— Это что за черт? А где псарь? — спокойно спросил один из бородачей добрым басистым голосом. — И что там у вас, ядрена вошь, стряслось? Неужто мой Тайфун, сукин сын, опять собак подавил?..
— Сюды! Сюды! — донеслись с улицы отчаянные сиплые вопли старика. — Туды утек, стерва, руку оттяпал…
Тут же подпираемую Бакчаровым дверь сотряс тяжкий удар. Учителя бросило вперед, едва не растянувшись по полу, он ударился лбом в новую дверь. Скрывшись за нею, он словно бы в ад попал. В багровом полумраке в клубах невыносимо жаркого пара на него с визгом повалились мокрые голые женщины, хлеща его вениками и мочалками.
Бакчаров принялся отбиваться. Потом вскочил на склизкую двухэтажную лавку и высадил ковшом крохотное двухслойное оконце. Едва он хотел попытаться ужом скользнуть в пробитое отверстие, как его ухватил за руки и за ноги добрый десяток рук. Бакчарову подумалось, что его тащат, чтобы сварить в кипящем баке, но вместо этого, едва подавшись назад, яростно визжащие бабы сами выпихнули Бакчарова наружу. Теперь не ужом, а бревном учитель географии вылетел сквозь разбитое оконце и грузно рухнул в навозную кучу у банной стены.
Опомнившись, он скатился в огород и без оглядки поскакал прочь.
…Вывалившись на Ярлыковскую улицу, Бакчаров осторожно выглянул изза угла и увидел вдали танцующую во тьме перекрестка конницу. Он отшатнулся обратно и попятился под оградой.
Часть пустыря за Мухиным бугром он преодолел, пригибаясь в кустах, то и дело падая и ужом ползя на брюхе. У самого спуска он увидел косой столб дыма. Дым валил изпод обрыва, там, где у ручья ютилась в прибрежных зарослях крохотная избушка.
Словно камень упал с плеч учителя, он остановился и, тяжело дыша, встал в полный рост. Он почувствовал, как тянет его к земле намокшая шинель и как ломит от холода его изможденные члены. Мысль о заветном покое и теплой печи ворвалась в его голову. Теперь он спокойно, как живой человек, а не загнанный призрак, втягивал ночной воздух, пахнущий талым снегом и дымным уютом. Он последний раз глубоко вдохнул этот путаный родной воздух и пошел через кусты к краю заросшего оврага.
Изможденный ум учителя не подал тревоги, когда перед ним поднялось искристое зарево. Только на краю обрыва он застыл в ужасе, когда его глазам открылась полыхающая в зарослях у ручья избушка. Его пронзили чувства обиды и смертельного одиночества. Он закачался, пал на березовый ствол и заплакал навзрыд.
Так он лежал, изнывая в бессильной ярости, и смотрел сквозь размывающие вид слезы, как полыхает его последняя надежда и как искры от нее с треском сыплются в низкое густое предрассветное небо.
«Нет! — сказа он в себе. — Они не возьмут меня. Пускай я сгину в лесу, замерзну, утону, но им не заполучить мою душу! Надо уходить из этого города! Бежать неведомыми тропами!»
Он еще раз посмотрел, как догорает груда обрушившихся бревен, и замер, узрев рядом с огнем фигуры двух понуро наблюдающих за пожаром вооруженных ружьями всадников с плоскими азиатскими лицами. Выйдя из оцепенения, учитель быстро пополз на локтях по жухлой сырой траве прочь от избы вдоль ручья.
Стараясь не хлюпать, он быстро перебежал ручей, оглянулся и увидел, как два охотника не спеша скачут за ним, бойко разбрызгивая воду. Сердце едва не выскочило у Бакчарова из груди, он взвыл от отчаяния и побежал к темневшему по правой руке лесу.
Прыгая по кочкам, спотыкаясь об отяжелевшие полы собственной шинели, учитель увидел впереди медленно идущего ему наперерез третьего всадника. Дмитрий Борисович узнал в нем Человека, перестал бежать и пошел к нему шагом.
На коне Иван Александрович смотрелся как сумрачный рыцарь средневекового ордена. На голове была обычная его шляпа, напоминающая парящего ворона, на плечах черная накидка, сцепленная на груди цепью.
— Меня забавляет ваша предприимчивость, — прыснул смехом магистр, — это случалось только дважды…
— Вы о чем? — украдкой бегая глазами, спросил Дмитрий Борисович, соглашаясь на бессмысленный разговор, тем самым желая выгадать время.
— Неважно.
— А что теперь важно? — риторически заметил Бакчаров и кивнул в сторону пепелища.
Магистр зло усмехнулся и промолчал.
— Какое счастье вам от того, что вы приченяете людям вред? — пользуясь предсмертным правом, поинтересовался учитель.
— Люди сами причиняют себе вред, — ответил Иван Александрович. — Ни в чем в природе зло не
