— Фрау Казанцефф… — склонил голову к плечу Густав Лидваль, не то припоминая, не то прислушиваясь. — Но, может быть, место переводчицы? С соответственным обеспечением… — очнулся он, видимо, не вспомнив ничего предосудительного. — Здесь или в любом другом учреждении германских властей? Я вижу, вы отлично владеете немецким…
— Я преподавала язык в школе, в Саратове, — поправила на груди бледные останки кружевной манишки «фрау Казанцефф». — Но оставила учительствовать ещё в 32-м по той же причине, но которой переехала в Крым и по которой едва ли смогу принять ваше любезное предложение, герр…?
— Лидваль. Майор Густав Лидваль… — слегка приподнял над стулом внушительный зад комендант.
— Видите ли, господин майор, я больна. Туберкулёз, или, как у нас говорят, чахотка…
Только теперь оберлейтенант Габе, невольно задержавшийся у дверей во всё продолжение разговора, обратил внимание, что румянец, особенно выделявший шрам женщины, и впрямь какой-то горячечный, резко контрастирующий с трагическими тенями под глазами, бледностью висков…
Густав тем временем, раздумчиво пожевав пухлыми губами, кивнул:
— В таком случае не будем говорить об этом ему… — небрежно махнул он рукой на русского чиновника. — Иначе мы вынуждены будем вам запретить торговлю. И жаль, очень жаль, что ваше знание языка «нового порядка» пропадёт втуне…
— Мне тоже, — вежливо ответила Казанцева.
И не солгала. Пришло время, и она действительно пожалела. Пожалела о том, что, не желая работать на оккупантов, прикрылась липовой «историей болезни», сфабрикованной знакомым главврачом туберкулезного санатория накануне его эвакуации, и не устроилась переводчицей в какое-нибудь из германских учреждений. Тогда Мария Казанцева, дочь штабс-капитана царской армии и воентехника 2-го ранга Красной армии Казанцева, сгинувшего в молохе 37-го года, наверняка смогла бы приносить больше пользы для советской… а главное, русской разведки: добывать больше сведений. Пожалела, когда бывший сослуживец отца, поспешно возвращённый из лагерей, бывший комкор Литвинов передал ей на словах через связного: «Надо постоять за Отчизну, Казанок…»
«Казанок-Казаночек» — так звал её только отец, так что незнакомцу, принёсшему эту весточку и пароли на случай возможного визита «своих», которым нужно будет помочь, можно было верить…
Тот, кто стучался сейчас в дребезжащее стекло оконца, был не из их числа, не из центра, поскольку этот пароль, с несуществующей тетушкой Фелицией, был как бы для «местного потребления», его Казанцева выдумала сама, припомнив довоенную соседку по саратовской коммуналке, лихо и скандально промышлявшую самогоноварением. Соседку, бывшую «классную даму» мариинского приюта для девиц обедневшего дворянства. Сейчас поминал давно покойную «благородную самогонщицу» человек совершенно незнакомый, ни голосом, ни фигурой, размытой по-летнему ярким лунным светом. Наверное, тот… или те, о ком её предупреждали…
Кособокая дверь лавки скрипнула, как несмазанное тележное колесо, и Колька Царь увидел в полутьме, словно в погребе, озарённую жёлтым свечным светом прямую женскую фигуру безо всякого намека на старческую согбённость.
Звучно хмыкнув, Колька ступил через порог:
— Добрый вечер, хозяйка… — кивнул он, хоть и без того изрядно ссутулился ввиду близости дощатого потолка.
— Добрый… — коротко отозвалась женщина и, заглянув за плечо старшего матроса, никого там не обнаружила. — Где остальные? Пусть зайдут. Нечего на улице маячить, когда появится патруль — одному Богу…
Она не договорила. В проёме двери вдруг объявился Саша Новик со шмайсером, опущенным вниз дулом, но палец правой руки на спуске и магазин в ладони левой, — что не осталось незамеченным хозяйкой.
— Вообще-то, это мне вас опасаться надо… — бросила она через плечо, отступая в глубь лавки. — Мне вас никто не рекомендовал, а откуда вы пароль знаете…
— Честно говоря, этого я и сам вам сказать не могу, — оглядываясь в подвальной тесноте лавки, Саша вошёл внутрь. — Так что вынужден, как и вы, верить на слово.
— Ну… — пожала плечами «баба Маша», примащивая блюдце, заросшее свечным парафином, на ближайшей полке. — Можете и не верить. Дело ваше. Красноармейской книжки у меня не имеется, да и веры документам сейчас никакой…
— Это точно! — поддакнул Саша, шагнув за прилавок и отодвинув дулом автомата замызганную шторку справа от себя. — Так что мы тоже… как-то без мандата…
Где-то в глубине лавки шаркнула спичка по коробку и через минуту «баба Маша» вновь вышла к прилавку, уже озарённая золотистым маревом керосиновой «летучей мыши» в руке.
Саша замер, оставив в покое шторку, за которой, впрочем, ничего не обнаружилось, кроме обычного москательного хлама.
Колька Царь даже снял свою хулиганскую кепку с клапанами — уж больно смахивала на парадный портрет графини какой-нибудь, представшая вновь «баба Маша». Тёмные глубокие глаза, поджатые губы и вал русых волос, осевший на плечи — всё это на аристократическом полупрофиле, точно позирует странная «графиня» художнику.
— Пройдёмте, не будем привлекать внимания с улицы… — прикрыла она лампу широким рукавом с кружевной манжетой. — Это все?
Саша будто не сразу расслышал последний вопрос, вглядываясь в бледное лицо, отмеченное рваным зигзагом.
— Почти… — очнулся он наконец и, отступив назад, выглянул наружу.
Коротко свистнул. В лавку с проворностью летучих мышей проникли ещё несколько теней, материализовавшись в радистку Асю Привалову и её помощника с угловатым «сидором» рации за спиной, артиллериста старшего сержанта Каверзева, и ещё двух морпехов из состава разведотряда. Все — в гражданском. Но само по себе такое скопление публики мобилизационного возраста было, на посторонний взгляд, подозрительней некуда…
Косясь через плечо на хозяйку лавки — а та, вздёрнув тонкую бровь, с лёгким недоумением рассматривала конопатую Асю — Новик взглядом остановил последнего морпеха, старого знакомца Кулика.
Тот, понятливо кивнув, растворился в темноте подворотни напротив. Бережёного, как известно, Бог бережёт, невзирая на вероисповедание…
— Пойдёмте… — скрипнула задней дверцей, пригибаясь, хозяйка и исчезла в фиолетовой, как чернила, лунной тени двора.
Невзрачная с улицы лавчонка спустя несколько шагов по крытой террасе перерастала в довольно просторную, комнаты в три, квартиру.
«Графиня», как переименовал для себя «бабу Машу», менее всего на «бабу» похожую, Колька Царь, провела их тёмным коридором в большую из них, должно быть столовую. Посредине стоял круглый обеденный стол на гнутых ножках, за ним отблескивал рифлёными стеклами громоздкий буфет.
— Хотите чаю? — с равнодушным «церемониальным» гостеприимством предложила хозяйка и, не дождавшись запоздалого «Отчего бы и нет?» Новика, вышла на кухню.
Послышался частый стук поршня, и к золотистому свету керосиновой лампы добавилось бледное голубое зарево, свет огня керогаза из дверного проёма.
— Итак? — вернувшись и поставив вазу с яблоками на стол, спросила «графиня», точно приступая к экзаменам.
Подумав немного, Саша Новик встал:
— Командир 1-ой разведгруппы 2-го разведотряда штаба флота старший лейтенант Новик, — представился он и коротко кивнул, будучи «не по форме».
— Старший лейтенант НКВД? — неприязненно уточнил чей то голос из-за спины. — То есть не
