двери нашей хижины… На самой восточной точке суши он поставил крест. Вот оно то место! Теперь я точно знал, куда надо идти утром.
Забрезжил рассвет, когда я повернул к лагерю. Скот уже поднялся и мирно пощипывал траву. Если то, о чем я думал, правда, мы ночью покинем эту страну. Поверьте, мне очень хотелось покончить с золотой эпопеей.
Когда я подъехал к костру, Джин и, как мне показалось сначала, Мигель пили кофе. Как ей удалось на таком ветру причесать волосы и замечательно выглядеть? — подумал я и тут же остолбенел от неожиданности. Тут я понял, что у костра спиной ко мне, завернувшись в одеяло сидел вовсе не Мигель. Человек обернулся.
Это был мой отец.
Он держал обеими руками чашку кофе. Таким больным и тощим я его никогда не видел. Лицо осунулось, спина сгорбилась.
Наши глаза встретились, и минуту не меньше мы глазели друг на друга, как два дурака.
— Папа, — выдавил я из себя наконец.
Он поднялся, одеяло упало на землю, и мне показалось, что отец стал еще выше ростом. Да, Фэлкон Сэкетт оказался тем самым сбежавшим узником, которого разыскивал Херрара.
— Сынок? — с трудом заговорил он. — Орландо?
— Я так тебя ждал, папа!
Слова не шли у меня с языка, казалось, и у отца дело обстояло ничуть не лучше. Он оставил меня ребенком, а нашел взрослым мужчиной. Спешившись, я шагнул ему навстречу. Мы обнялись, и я почувствовал, что от него остались лишь кожа да кости.
— Ну и здоров ты, — улыбался отец. — Слава Богу, ты всегда был сильным.
— Вы поели?
— Кофе… Пили только кофе и болтали с Джин.
С Джин? Вот как! Он не терял времени даром.
— Ты бы лучше подкрепился, — настаивал я. — На заре мы отправляемся на тот мыс.
— О! — Отец был доволен. — Значит, ты вспомнил?
— На это ушло некоторое время, но как видишь, память не подвела.
— Джин сказала, что ты узнал метки и нашел шалаш…
— Сядьте и завернитесь в одеяло, — строго прервала нашу беседу Джин. — Вы нездоровы, мистер Сэкетт.
Он смущенно улыбнулся и послушался, а она укутала его в одеяло. Я почувствовал, как мое сердце заныло от малюсенькой занозы ревности. Если отец побреется и приведет себя в порядок, они с Джин — красивая пара.
Я достал сковородку и замесил тесто, слушая их голоса, с трудом, постепенно привыкая к тому, что отец здесь и он жив.
Меня никогда не покидала надежда увидеть его, но встреча слишком ошеломила. И он не сводил с меня глаз, пока жарились лепешки, и, полагаю, гадал, в какого человека я превратился.
— Ландо, ты учился в школе? — спросил он.
— Спроси лучше об этом у Кэфри, — ответил я. — Он присвоил твои деньги и пустил их в оборот. Мне же пришлось заботиться о себе самому. С двенадцати лет я жил один в нашей хижине. Мне помогали только чероки.
— Я не совсем доверял Кэфри, — покачал головой отец, — но слишком поторопился уехать. Ладно, разберемся с этим потом. А сейчас надо убираться отсюда. Если солдаты обнаружат меня с вами, всех перестреляют.
— Хорошо, но мы зашли слишком далеко ради золота и не можем отказаться от него.
— Немного золота, готового для вывоза есть, — сказал отец, — я сам доставал его. А остальное возьмем в другой раз.
Джин взглянула на меня:
— Орландо, думаю, он прав. Твой отец болен, и, судя по тому, как дышит, у него скорее всего воспаление легких.
Название болезни испугало меня. Джин, возможно, высказала правильную догадку. Поэтому отец так плохо выглядит.
Мигель спал, но мне пришло в голову, что лучше немного отогнать скот, будто на новые пастбища, и подготовить стадо к быстрому марш-броску, когда спустится темнота.
— Твое золото легко взять? — спросил я.
— Да.
— Мы перегоним туда скот и устроимся там как бы на ночлег. Около полуночи совершим побег.
Мы тронулись в путь, а отец скрылся в кустарнике. Он был без куртки, в изношенной рубашке, драных штанах и худых сапогах — мне стало до боли его жалко.
Скот Отошел с прежнего пастбища не больше чем на милю и целый день жировал на лугу. К вечеру мы развели новый костер и стали демонстративно устраиваться спать.
В любом стаде, как и среди людей, всегда есть несколько животных, сильных, спокойных с уравновешенным характером. Среди наших быков имелись несколько таких. Эти дикари отличались мирным нравом и дружелюбием. Я давно мечтал иметь пару подобных им и, пользуясь случаем, подкармливал своих приятелей травой и листьями.
Теперь настало время, когда им предстояло сослужить нам важную службу. Я заранее привел их в лагерь. Кроме того, нам очень нужны были лошади. И я решился на риск.
Мигель не отдыхал ни минуты. Он не отходил от лошади и сам себя накручивал, пока не взвинтился окончательно, как последний болван. Он нервно наблюдал за кустарником, постоянно прислушиваясь, боялся, что операция сорвется, все пойдет наперекосяк и мы не сможем удрать.
— Поеду в Гуадалупу, — объявил я моим друзьям, — чтобы добраться до границы, придется менять лошадей, наши не выдержат.
Никто не мог ничего возразить. Ведь у нас не было лошади и для отца.
Мигель, который весь день хлопотал без отдыху и страшно нервничал, пожал плечами. Он очень хотел поскорее убраться отсюда, опасаясь очередного визита незваных гостей.
— Раз надо, поезжай, каждый здравомыслящий человек поймет для чего нам нужны лошади, — рассуждал он.
Джин дала мне сто долларов, и я оседлал коня. Перед отъездом подошел к отцу. Джин сидела рядом с ним. Вне всякого сомнения он плохо выглядел.
— Не беспокойся, — сказал я, обнимая его, — куплю лошадей и вернусь.
— А ты подумал, как повезем золото?
— Вьючных лошадей покупать нельзя. Это вызовет любопытство мексиканцев. Быки — другое дело. Никто не обратит на них внимания.
— Но тюки на быках будут заметны.
— Конечно, но когда скот движется, он поднимает клубы пыли, думаю, у нас есть шанс.
До Гуадалупы было не больше четырех миль. Деревушка состояла из дюжины строений, в основном глинобитных хижин. На центральной площади — таверна, магазин, склад, контора судьи, а за ней тюрьма. Другие дома разбросаны в беспорядке.
В загоне для скота стояло несколько лошадей, но хозяин отсутствовал. Дул пронизывающий ветер, обещавший дождь. У коновязи возле таверны тоже топтались лошади, три из которых мне понравились. Я привязал коня и вошел в зал.
В темной комнате с низким потолком я разглядел столики, у стойки бара трех посетителей. Двое из них, беседуя за бутылкой, стояли ко мне спиной. Широкоплечий мексиканец с сомбреро, болтающемся на шнурке, и перекрещенными патронташами на груди, «уговаривал» свою бутылку. Мне показалось, что этот человек из отряда Херрары и двое других его очень интересовали.
Подойдя к стойке, я облокотился о нее и заказал пиво.
Бармен принял деньги и улыбнулся, но в его глазах я прочел предостережение, уловив почти незаметный жест в сторону мексиканца из отряда Херрары, если он действительно принадлежал к этому
