Кузякин срывается с места и взволнованно ходит по комнате.
— Ты ничего не понимаешь, — говорит он. — Причем тут голова? Теперь техника так далеко шагнула вперед…
— Да ты что? — кричит жена, — ты в самом деле лететь хочешь? Вдовой меня хочешь сделать. Смотрите, ходил, ходил и вдруг на тебе, летит. Тоже авиатор нашелся!
— Не говори глупостей! — кричит Кузякин. — Я не маленький мальчик. Я знаю, что я хочу делать. Один раз полететь можно.
— Ты с ума сошел! — кричит жена и начинает всхлипывать. — У тебя взрослые дети! Ты их сиротами сделаешь!
— Да ведь пойми же ты, — говорит Кузякин, — ведь мне неудобно не лететь. Человек дал билет. Если я не полечу, меня на смех подымут.
— И пускай! — кричит жена, — пускай. Сам небось не полетел, а других дураков подбивает! Если ты полетишь, — визгливо кричит она, наседая на мужа, — я с тобой жить не буду. Уйду!
— Не говори глупостей, — неуверенно говорит Кузякин. — Мне же теперь неудобно.
— Ничего неудобного, — говорит жена. — Давай сюда билет!
Она вырывает билет и рвет его на мелкие кусочки.
— Вот так будет лучше! — решительно заявляет она, бросая обрывки в полоскательницу. — Тоже нашелся гусь, сам не летит, а других подбивает.
Кузякин молча ложится на диван.
В передней раздаются три резких звонка и через минуту в комнату торопливо вбегает Золотухин.
— История с географией! — кричит он еще с порога. — Я тебе вместо билета на право полета по ошибке отдал билет на сегодняшнее торжественное заседание. Давай-ка его сюда, а тебе на, вот, настоящий.
Золотухин сует Кузякину билет и нетерпеливо перебирает ногами.
— Билет… билет… — бормочет Кузякин и растерянно шарит по карманам. — Куда я его засунул? Маруся, ты не знаешь, куда я девал билет?
Жена, повернувшись спиной, ожесточенно трет полотенцем стаканы.
— Да ты шевелись, шевелись, — торопит Золотухин, — в девять начало. Я опоздаю.
Кузякин тычется руками в карманы. Лицо его багровеет. Он подступает к Золотухину и визгливым голосом кричит ему в лицо:
— Убирайся вон!! Если тебе дали билет, так ты лети, а не сбывай его другим! Ты трус! Трус!
Ошарашенный Золотухин пятится к двери, а Кузякин, брызжа слюной и размахивая руками, наступает на него и кричит:
— Авиацию надо уважать! Имеешь, право лететь — лети! Вон!! Чтоб ноги твоей больше не было в моем доме!
РАССКАЗ С БЛАГОПОЛУЧНЫМ КОНЦОМ
Семейную жизнь в настоящее время можно уподобить хрупкому стеклянному сосуду. Малейшее сотрясение — разбился сосуд, рассыпался на мелкие осколки. О склеивании нечего думать. Берите метлу и выметайте. Ставьте многоточие. Муж направо, жена налево, дети, если таковые имеются, по середине.
В большинстве случаев принято обвинять мужчин. Они-де бросают жен, меняют многолетний семейный стаж на новые увлечения. Может быть. Не спорю. Мне, как мужчине, трудно быть беспристрастным. В этом рассказе муж любит свою жену.
Муж — человек очень занятой. Днем заседает где-то в ученых комиссиях, вечерами до позднего часу просиживает за письменным столом, пишет ученый труд. Понятно, что ученому человеку нет никакого дела до стирки белья, изготовления обедов и штопки носков.
Все эти хозяйственные обязанности исполняет жена — Нона Михайловна. Готовит обед, штопает носки, торгуется с прачкой и ходит на рынок.
Но не единым штопанием носков жив человек. Человеку нужна ласка, нужна теплота, нужна так называемая любовь, да такая, чтоб и на десятый год она была свежей, как только что вынутый из печки хлеб.
Муж сидит в кабинете и пишет ученый труд. Времени у него в обрез. Он еще может оторваться на секунду от стола погладить жену по волосам и пробормотать:
— Спокойной ночи. Я еще немного поработаю. Ступай спатеньки.
И все. И утыкается ученый муж носом в бумаги, скрипит пером, а Нона Михайловна идет спать, вздыхает, может быть, даже утирает слезы, последнее неизвестно. В спальне, темно. Вздохи слышны, а слез увидать нельзя.
Короче говоря, у Ноны Михайловны появился „друг“ — Аркадий Сергеевич. Как это случилось — точно неизвестно. Пристал ли он к ней на улице или познакомился в кино, это не важно. Факт тот, что по вечерам Нона Михайловна начала уходить к другу, и возвращаться домой поздно.
Она торопливо заходила в кабинет, целовала ученого мужа в лысину и говорила.
— Я засиделась у Ани. Она тебе кланяется.
Муж отрывался на секунду от стола, гладил ее по голове и торопливо бормотал:
— Прекрасно. Спасибо. Спокойной ночи. Я еще немного поработаю.
Любовь и штопанье носков несовместимы.
Конечно, можно штопать носки любимому человеку, но любить одного и штопать носки другому — это невозможно.
Для Ноны Михайловны это стало очевидным на исходе первого месяца дружбы с Аркадием Сергеевичем.
— Милый мальчик, — нежно сказала она ему, — дальше так продолжаться не может. Мне противна пайковая любовь. Или все, или ничего. Или мы расходимся и я возвращаюсь к мужу, или я ухожу от него и мы будем вместе. Но имей в виду, я люблю тебя безумно и, если ты покинешь меня, я отравлюсь.
Хотя Аркадию Сергеевичу было под сорок и он никак не походил на мальчика, но в его груди билось сердце романтика. Он любил приключения и юношей писал лирические стихи. Стихи отпали увядшими листьями, романтика осталась.
Он схватил Нону Михайловну за руку, крепко сжал ее и сказал:
— Да, да. Бежим. Уедем на юг. Скроемся от будничной жизни. На берегу моря снимем дачу, будем купаться, загорать и любить друг друга!
Сердце Ноны Михайловны заколотилось, как завязанный в мешке заяц. Она с восторгом глянула Аркадию Сергеевичу в глаза и сказала:
— Бежим! Я пойду домой и, как честная женщина, скажу мужу о том, что ухожу от него навсегда. Кадя, милый!..
Потом они перешли к деловому обсуждению отъезда на юг. Было решено, что они уедут завтра поездом в 6.30.
Аркадий Сергеевич вынул часы и торжественно сказал:
— Итак, завтра в 6.30. Мы встретимся прямо на вокзале. Не забудь захватить документы, удостоверяющие твою личность.
Они поцеловались, и Нона Михайловна ушла домой.
Ученый муж, как обычно, сидел и писал.
Нона Михайловна решительными шагами подошла к нему, чтобы заявить ему, что она завтра уезжает на юг с любимым человеком, но вместо этого, по привычке, поцеловала лысину и выслушала знакомое заявление:
— Спокойной ночи. Я еще немного поработаю.
На другой день ровно в пять часов Аркадий Сергеевич вышел из дому, держа в руке желтый кожаный
