закричала:
— Иванова! Поля Иванова! Отдай Саше совок! Саша Винников, перестань драться!
Лиза повернула обратно к дому. Ничего себе беспамятство. С одной стороны, исчезновение — это хорошая мысль. Надо будет в деканате попросить Танечку — пусть всем звонящим говорит, что студентка Казанцева была отчислена и местонахождение ее неизвестно. С другой стороны — кто-то очень постарался, чтобы это происшествие прошло незамеченным. Подумать только — исчезли трое детей. Учителя и воспитатели детских садов — первые, кто должен был забить тревогу. А тут — абсолютный провал в памяти. Интересно, что скажут учителя и одноклассники Макса?
В школе она довольно быстро разыскала классного руководителя Макса. Как раз была перемена, классная шла по коридору с зажатым под мышкой журналом.
— Здравствуйте, Зоя Тихоновна, — обратилась к ней Лиза как можно громче, перекрикивая носившихся вокруг детей.
— Здравствуйте, девушка.
От слова «девушка» Лизе стало не по себе.
— Вы меня не помните разве?
— Нет. А кто вы? — Зоя Тихоновна качнула шапкой кудрявых волос.
— Я Лиза Казанцева. У вас учится мой брат, Максим Казанцев.
— Кто? — Зоя Тихоновна так искренне удивилась, что Лиза совершенно смешалась.
— Мой брат. Он учится в вашем классе.
— Я не помню такого мальчика, — на лице Зои Тихоновны без труда читалось изумление. — Нет у меня в классе таких. Простите, у меня урок.
Зоя Тихоновна исчезла под длинный звонок, возвещавший начало урока, а Лиза осталась стоять, как вкопанная. Странно. Как это — не помнит такого мальчика? Разве может классный руководитель забыть, как зовут детей из его класса? А дети? А директор? И во дворе не все забыли, что произошло. Правда, слишком памятливая Софья Сергеевна Бобылева уже пострадала.
В учительской Лизе сказали, что директор в командировке, а завуч болеет. Лиза поняла, что на сегодня от школы больше ждать нечего, и решила возвращаться в Москву. По дороге она еще раз обдумала ссору с Димкой, потом почувствовала, что невероятно голодна, и прежде чем ехать окончательно выяснять отношения с женихом, надо бы зайти к Женьке, перекусить и попрощаться заодно, тем более, что Женька сегодня работала только полдня и уже должна была быть дома.
Уже у самой Женькиной двери Лиза вытащила ключ, вставила его в замок, но тут дверь от толчка приоткрылась. Не заперто.
— Жень, это я! — крикнула Лиза, входя в квартиру. — Же-ень!
Моется, что ли? Нет, в ванной тихо.
— Жень, ты где? — растерянно произнесла Лиза, входя в комнату. В комнате никого не было. Тихо покачивалась от сквозняка тюлевая занавеска, прикрывавшая распахнутую балконную дверь.
— Женя? — шепнула Лиза, не желая верить.
Выбежала на балкон, глянула вниз — там, внизу, на мокром асфальте распласталась белая фигурка.
Руки раскинуты, словно крылья.
Подрубленные крылья.
Мы не ангелы.
Мы не умеем летать.
— Же-еня-а-а-а-а! Не-е-е-ет! — стиснутое горло прорвалось рыданием, и она кинулась вниз, обезумев, прыгая через две ступеньки — может, успею еще? Может, не совсем? Может…
Дорожка была пуста. Никого. Ничего. Она остановилась, в ужасе потерла лоб — асфальт все так же блестел от воды, но где же тот бескрылый ангел, привидевшийся ей сверху? Ангел, бессильно раскинувший руки?
— Откуда ты взялась, девочка?
Лиза застыла, не веря своим ушам. Медленно обернулась. И так же медленно попятилась.
— Откуда ты здесь? Разве у тебя не занятия на этом твоем филфаке — или как там он называется на самом деле? Я думала, ты врать не умеешь, а ты… настоящая врунья. А ты знаешь, что ложь — смертный грех? Что за него наказание полагается?
Лиза снова отступила, теперь уже в черноту подъезда.
— Отчего ты молчишь? Ты забыла? Ты все забыла?
Еще шаг назад. Господи, что это?
Головокружение стремительно ударило в висок, земля под ногами покачнулась…
Нет, хотела сказать Лиза, отступая все дальше и дальше, к крыльцу. Нога подвернулась на ступеньке подъезда, и двор стал валиться на нее сверху, одновременно темнея, и только вспыхнуло в этой темноте ярко-белое женское улыбающееся лицо, а потом померкло все.
В то утро в Москве все было как обычно. Еще до серенького сырого рассвета открылось метро, пошел транспорт, трамваи звенели оконными стеклами, слышались гудки машин, которым не терпелось рвануться от светофора на полной скорости. И в доме на улице Заморенова проснулись двое. Девушка капризно сказала:
— Дим, а у тебя с ней точно все?
— Ну, наверное…
— А вещи ее тогда чего здесь делают?
— Потом, ладно? — ответил он, наваливаясь на девушку с поцелуями.
А внизу, у метро, за трамвайными путями татарин Мустафа привычно раскладывал лоток с книгами и весело крикнул даме лет сорока, которая первой сегодня подошла к его лотку:
— Что почитать хотим, дамочка? Детективы, историческое, женские романы, философия, фантастика — на ваш выбор. Спрашивайте, я отвечу.
— О черной магии книги имеете? — бархатным голосом спросила подошедшая.
— Никак нет, — в тон ей ответил Мустафа. — Такого не держим.
— Напрасно, — ответила дама и усмехнулась. Мустафа тоже усмехнулся про себя и продолжал заниматься делом — выкладывать книги. Но всего через два часа к лотку подлетела «Скорая», и Мустафу, который невесть с чего на глазах у покупателей, двух студентов университетского мехмата, грянулся оземь с закаченными глазами, отвезли в «Склиф», где констатировали обширный инфаркт и уложили в реанимацию. Надолго.
…По белой стене палаты шла трещина.
— Проснулась. Федор Никитич, проснулась, — крикнула женщина в коридоре, и сейчас же открылась дверь, и в палату вошел врач. Обыкновенный с виду молодой человек, в белом халате, в шапочке.
— С добрым утром, — бодро сказал он и вытащил одну из ее рук из-под одеяла. — Пульс в норме. Зрачки тоже вполне себе. Ну-с, как нас зовут? Помним? Нет? А как в больницу попали, тоже не помним? Ничего, стало быть, не помним. Ксения Александровна, аминазинчику самую малую дозу.
— Сейчас, — откликнулась медсестра.
И медсестра, и врач показались ей такими добрыми, что она заплакала от умиления.
— Ой, плачем. Ну, совсем хорошо. Значит, скоро в себя придем и все вспомним. А сейчас поспим немножко, совсем чуть-чуть, хорошо?
Дни катились, похожие один на другой.
Каждый день она просыпалась и снова засыпала от лекарств, которые ей время от времени кололи — она не знала, что это за лекарства, но от них очень хотелось спать. А когда просыпалась, то плакала от бессилия и злости — память точно вытерли мокрой тряпкой, стерев с нее все, что было записано цветными мелками времени. И никакие человеческие силы не в состоянии были разбудить эту память. Рядом сидели на кроватях люди с серыми лицами, от которых становилось страшно, хотелось кричать, бежать куда глаза глядят. Ее называли Наташей — это было не ее имя, но своего она все равно вспомнить не могла и в конце концов стала свыкаться с тем, что она — Наташа. Лишь одно воспоминание осталось ей — лицо женщины,