Дина Бромберг (Келли)
Просто ждать
- Привет, Громила! — при этих словах он обернулся, как обычно погрозил мне кулаком и оглушительно проорал:
- Привет, Кривой!
- Заканчиваешь?
- Ну да. Сейчас долью вот, и пойдем, — с этими словами Громила лязгнул дверцей бензобака темно-зеленого «Лексуса» и выпрямился. Дамочка из «Лексуса» крикнула Громиле, чтобы он был поосторожнее. Громила презрительно сморщил нос и издал губами неприличный звук.
- Ты не в духе?
- Что? Я? Да нет, ничего.
И все же он был не в духе. Пока мы дошли до паба от его бензоколонки, он раза три чуть не сцепился с какой-то гопотой — их нынче в городе развелось до черта, все лохматые, заросшие, все в каких-то висюльках, я их сам терпеть не могу, но Громила уж очень наезжал, мне даже пришлось его чуть не силой тащить. Пришли мы в паб — ну, там все, как обычно. Стив за стойкой, Рози в зале, занята до самого упора, к нам подошла не сразу. Как подошла, Громила тут же положил руку ей на круп и говорит:
- Ну, когда у нас с тобой свадьба?
Рози его отшила, заказ взяла и ушла. Громила дождался, когда она пиво принесет, потом ближе придвинулся и сказал:
- Слушай, Одноглазый, знаешь, что сегодня произошло?
- Пока не знаю, — я отхлебнул пива. Хорошее пиво у Стива, особенно черное ирландское, если много выпить — с ног свалишься.
- В общем… в общем, гость у меня сегодня побывал.
— Гость… в смысле…?
- В смысле гость.
- А ты не напутал. Пьян не был, часом?
- Да чего ты! Не ошибся я, точно — гость.
- Как он выглядел?
- Да мужик, как мужик, на черном «Вольво», в костюме, при галстуке — на вид хлюпик вроде банковского клерка.
- А с чего ты решил, что он — гость?
- Он мне сказал… платить стал когда, посмотрел снизу вверх и говорит, спокойно так: «Ну, до встречи в черный четверг», — и подмигивает. Ты себе не представляешь, Кривой — у меня чуть не сердечный приступ, руки дрожат, в глазах темно, я следующему клиенту аж бензину перелил, весь асфальт заляпал.
Громила судорожно закурил и приложился к пиву.
- Да погоди ты пугаться, — ответил я, вытаскивая трубку. У меня у самого внутри заворочалась нехорошая дрожь, но я старался не подавать виду. Положил руку на Громилину лапищу и сказал как можно ровнее:
- Да чего бояться-то? Все равно к тому все и шло, как будто сам не знаешь?
— Тебе сказать, чего я боюсь? Да, Кривой, боюсь, очень боюсь, Громила струсил на этот раз, можно сказать, первый раз в жизни, а все почему? Почему, а? Не догадываешься? Потому что когда они шли на нас в открытую, когда в моей руке моталась моя Гром-кувалда, когда ты рвал Волку пасть, а Локи-Перевертыш, как бешеный прыгал на носу своего жуткого корабля — тогда все было понятно. Они — это они, а мы — это мы. Все честно, в открытую, лицом к лицу. И все знали, что если не сейчас, то все равно будет еще один шанс. Обязательно будет. А теперь все иначе. Все изменилось. Я этому придурку на «Вольво» даже ответить толком не смог. Не смел — нам это запрещено, ты же знаешь! Ну, что ты на это скажешь? Мы были первыми в этом мире, мы его создали, из праха, из ничего, а теперь подонки, наши ровесники, которым тоже по две с лишним тыщи лет, эти дешевые пачкуны, переряженные современными клерками, они предлагают нам пойти прогуляться! Поискать себе другий мир, не иначе! Ну, что скажешь, Все-От-тец, мать твою!
Да что тут скажешь. Я тупо уставился на стакан с пивом. Сижу, молчу, Громила тоже молчит и вдруг как выпалит:
- Пойду, позвоню Фид.
- Кому позвонишь?
- Да Фид же. Ну этой, доченьке корабельщика. Я еле понял, про кого он. Про нашу вертихвостку, которая всех наших и не наших мужиков в свое время перетрахала. Смертных, божественных — за что ее Перевертыш в свое время ругательски ругал, хаял и поносил на той самой знаменитой пирушке, где ему не досталось ни почетного места, ни доброго пива.
- Погоди, не надо ей звонить, — говорю.
- А кому звонить-то еще? У остальных я и телефонов не знаю, Тир, например, вообще без телефона живет где-то в Австралии, в самой глуши.
- Забрался же. Ладно тебе, Громила, не звони никому, не надо звонить. Давай лучше поговорим.
- О чем нам говорить! — Громила кулаком по столу ка-ак жахнет, аж стаканы подпрыгнули.
- Сам знаешь, о чем. Громила помолчал и говорит:
- А сам-то ты что об этом думаешь?
- Да ничего особенного не думаю, — говорю. — Просто они опять хотят перевернуть все с ног на голову. Ну, а я стоять в стороне не собираюсь.
- И что же ты сделаешь? Ну, говори, что? Ты, Кривой, недаром своего глаза лишился. За мудрость великую отдал, верно? Ну, зато и честь тебе, и хвала. Всегда был самый умный из нас. А я самый глупый, верно? Они все как говорят: «Сила есть — ума не надо». Со мной даже Перевертыш не спорил, просто старался убраться подальше, когда я свою Гром-кувалду вытаскивал. А ты даже свой глаз отдал, лишь бы знать больше. Толку, правда, от этого… вот и мы и сошлись, самый умный и самый глупый. Тебя-то ведь на понт не возьмешь. Ну, так я хочу послушать, что ты себе думаешь обо всем этом!
- Тебе что, прямо так план действий и расписать?
— Да, мне все надо расписать. Я же глупый, дурак дураком, сын Урд, Земли-матушки, в мозгах камни да песок!
— Прекрати! — прикрикнул я. — Не позорь собственную мать, идиот! Нет у меня никакого плана! Я просто знаю, что не дамся им за так!
- И что ты против них, с голыми руками? — заорал Громила. Тут, на счастье, Рози подошла. Убрала пустые стаканы, полные поставила и попросила Громилу, чтобы он не орал. Громила ее снова облапил и тоже попросил:
- Посиди с нами, а? Ну хоть немного.
- Не могу, работа, — отвечает Рози.
- Когда наша свадьба? — спрашивает Громила.
- В воскресенье моя свадьба, только не с тобой, а с Лу Харбисоном.
— Тьфу ты, опять опоздал, — сказал Громила. Расстроился по-настоящему. Рози мазнула его полотенцем шутя, а он на это выдал что-то в духе «Меня девушки не любят», уронил руки на стол и заснул. Пришлось волочь его домой на себе. Тяжеленький он, Громила, висит на мне мешок мешком, а я с пыхтеньем тащу его. Приволок его домой, пьяного, уложил спать, а самому не спится — как назло. Пива выпил, как обычно, четыре пинты с лишним, а трезвяк трезвяком. Сижу, думаю, вспоминаю. Две с лишним тыщи лет на грешной матушке-Земле отгрохать — не шутка ведь. Всякого повидал. Знаю, что Час Богов все равно когда-нибудь да наступит, вроде привыкнуть пора к этой мысли, а мурашки по коже все ж бегают. Устал я. И так к человеческой шкуре привык, что чуть не сам человеком заделался, бояться стал разных разностей, как смертный какой-нибудь. Громиле вон легче — напьется и сам себя не помнит, хоть и бог, а
