ВВЕДЕНИЕ В ОБЪЕКТИВНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ (ЧАСТЬ I)

Es lebe Petrograd!

I.

 Таких культурно и интеллектуально убогих людей, как либеральные “демократы” во власти, надо было бы искать и искать, если бы не нынешняя историческая возможность всплыть им “калифами на час” на поверхность политических событий. Это вновь доказала истеричная кампания по возвращению городу на Неве названия Санкт-Петербург.

Грех не воспользоваться данным обстоятельством в качестве наглядного примера изумительной политической бездарности “демократов”, этих новоявленных “борцов за интересы народа”.

Итак. В сентябре 1914 года, с началом Первой Мировой войны, столица Российской империи была переименована. Государственной власти понадобилась мобилизация всех моральных сил страны на борьбу с претензиями Прусской империи на гегемонию в Европе, и нельзя было больше терпеть немецкую по имени столицу. Но дело было не только в этом. 

Потребность в смене названия главного административно-политического города страны вызревала давно. Причина, по которой Пётр Великий назвал город на Неве Санкт-Петербургом, для его времени была объяснима, вызвана неимоверным напряжением всех сил царя в деле модернизации, Преобразования государственного бытия на совершенно новый, протестантско-германский лад. По политическим целям этот шаг царя Петра был сродни его же собственноручной стрижке бород у недовольных Преобразованиями бояр. Вызывающе нерусское имя новой столицы должно было воинственно показать неизменность заложенного им в развитие страны политического курса на рациональную, заимствующую у протестантизма реформацию мировосприятия чиновничества и дворянства. Оно призвано было отражать суть новой государственности, в которой средневековое московско-великорусское, православно-соборное, то есть всенародное земледельческое общественное сознание, будто солдатским каблуком,  подавлялось самодержавно-бюрократической имперской машиной, создаваемой с помощью лютеранской немецкой Европы.

С течением времени Преобразования становились необратимыми. Европейское образование и воспитание аристократии и дворянства во втором-третьем поколении вырабатывало у них немосковские, вполне европейские традиции духовной и моральной культуры феодального правящего класса. Среди лучших представителей правящего класса начинало зарождаться городское общественное сознание на русской почве, однако в качестве сознания именно русского, которое искало духовное, культурное единение с податными сословиями русского народа через стремление рационализировать народную культуру. Но рост общественного сознания в любой стране невозможен без одновремен­ного роста интереса к истории государствообразующего народа, как мифологизируемой, так и идеализируемой. В России особенно решительно этот поворот к увлечению древней русской историей совершался в конце ХVIII — начале ХIХ столетий. А наиболее яркими представителями этого процесса явились историограф Карамзин, который создал первую завершённую и целостную мифологию общерусской истории, и поэт и писатель Пушкин, который через художественную мифологизацию русской истории, увиденной сквозь призму европейской образованности, завершил модернизацию русского народного языка, остро необходимую становлению общественного сознания в условиях города. Они-то одними из первых и почувствовали чужеродность имени столицы в среде собственно русской языковой стихии.

Слово Санкт-Петербург звучанием и по смыслу не ложилось в стихи и поэмы А.Пушкина. В “Медном всаднике”, как ни в каком другом произведении сюжетно наполненным столицей, он называет её градом Петра, Петрополем, избегая упоминать официальное название. Да и было отчего. Изысканно развитому слуху поэта ясно слышалась неестественность грубой стыковки русского и немецкого языков, дисгармония властного навязывания одного языка другому ключевых понятий. Слово бург есть онемеченный вариант латинского слова бургус, что означало замок, крепость, и буквальный перевод слова Санкт-Петербург имеет довольно странный смысл — Замок Святого Петра. Если в начале истории северной столицы, когда она только ещё появлялась вооружённой до зубов Петропавловской крепостью среди лесов, болот и топей, когда она была пограничным форпостом пытающейся вырваться из наследий варварства малоизвестной страны и этой крепостью только ещё прорубалось “окно в Европу”, её можно было представить неким бургом. Но через столетие красивую и многочисленную жителями столицу мощнейшей европейской державы называть ничтоже сумняшеся Замком Святого Петра возможным оказывалось лишь при полном отсутствии живого ума и воображения. Даже слово город в отношении неё застревало в горле, не добиралось до языка. Великий град — да и только!

II.

 Чем в большей степени общественное сознание наиболее образованной, дворянской и аристократической прослойки населения страны становилось русским, тем меньше её устраивало имя столицы, в известной мере олицетворяющее бюрократическое подавление народного общественного сознания, каким то развивалось в допетровской истории московского государства. Карамзин первым бросил смелый и безапелляционный упрёк Преобразованиям Петра Великого именно за удушение соборного общественного сознания, видя в таком удушении причину, которая развратила чиновничество и самодержавное крепостничество вопиющим отсутствием контроля снизу, превратила крепостное крестьянство в бесправных рабов, убивая в них дух сопричастности к судьбе государства и русского Отечества.

После реформ 1861 года эти настроения укрепились и усилились. В России постепенно становился на ноги городской капитализм. Ему было всё очевиднее тесно в смирительной рубашке надзора со стороны феодальной бюрократии, которая как раз и освящалась имперскими традициями государственной власти, заложенными Пётром Великим. А имя столицы оказывалось одной из важнейших составляющих этих традиций, при её упоминании возникал вполне определённый образ именно самодержавно- бюрократической империи, не желающей считаться с русским народным самосознанием.

Капитализм требовал свобод товарно-денежному обмену. А такие свободы оказывались возможными единственно через вытеснение всеохватного чиновно-бюрократического надзора за общественным сознанием, превращением общественного сознания в самодовлеющую силу, управляющую людьми посредством общественных политических законов. Иначе говоря, капитализм стремительно поднимал политическое значение общественного сознания для сохранения устойчивости, стабильности государства в условиях расширения необходимых ему всяческих свобод. Для успешного хозяйствования, для быстрого налаживания товарного производства и насыщения внутреннего рынка товарной продукцией, для уменьшения безработицы за счёт роста рабочих мест требовались всяческие экономические и политические свободы, требовалась власть принимаемых представительным собранием законов, разрабатываемых и претворяемых в жизнь на основаниях конституции, а не произвола бюрократии и самодержавных правителей. Но широкие политические свободы без развитого общественного сознания государствообразующего этноса несут в себе угрозы взорвать страну. Только этнократическое общественное сознание способно удержать столкновения разных социальных слоёв при отстаивании ими своих интересов, предотвратить разрушительные гражданские конфликты, не позволить политическому противоборству перерасти в гражданские войны. То есть оказывалось, что капиталистическое развитие неосуществимо без становления самодовлеющего общественного сознания.

Бурное становление русского общественного сознания с вовлечением в этот процесс новых,