История это известная, ее показывали по всем телеканалам. Я всегонавсего передал Горбачеву конверт с делами четырех высокопоставленных партийных чиновников, которых надо было допросить, но следователям допроса не разрешали. Чиновники служили в ЦК КПСС, а это значило, что их нельзя тронуть без разрешения ЦК. Горбачев позже сказал мне: «Не раскачивай лодку!» Вот и все. Горбачев, хороший человек, уважавший «Огонек», тоже не был всесилен…
Наше общество сосредоточено на ожидании. Одно время — на директивном ожидании коммунизма, затем — на ожидании освобождения от него, а чуть позже — на очередном ожидании счастливой жизни и мудрых правителей. В 1991 году я написал и выпустил в нью-йоркском издательстве «Liberty» книгу эссе «Зал ожидания». Позже так назвал свою последнюю книгу Булат Окуджава. Еще я видел это название на диске какой-то рок-группы. Видимо, словосочетание носилось в воздухе. Многие живут, прохаживаясь по залу ожидания, пытаясь понять, что и в какую сторону движется, оглядываются, выслушивают дорожные истории друг друга. В интервью режиссера Андрея Кончаловского я прочел, что он очень рад: ему удалось вскочить в последний вагон уходящего поезда. Я никуда не вскакивал. Если приходилось пропускать нужный эшелон, то в дальнейшем старался, чтобы поезда сами притормаживали возле меня, а машинисты знали меня по имени и в лицо. Кроме того, всегда следует знать, чей именно паровоз вперед летит и на чьем топливе.
В самом конце 80-х несколько раз звонили из ЦК КПСС, настаивая, чтобы «Огонек» дал интервью с лидером только что учрежденной Либеральнодемократической партии Владимиром Жириновским. Заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК Владимир Севрук прямо за грудки нас хватал, доказывая, что КПСС позволила создать в своем присутствии новую партию, которую надо обязательно поддержать. Ах, какие это были пассажи!
В поддержку партии с такой биографией мы не дали ни слова.
19 августа 1991 года я должен был лететь из Нью-Йорка в Тайбэй, столицу Тайваня, чтобы взять интервью у президента тамошней Китайской Республики. Проект этот был скандален, в нашем МИДе меня всячески отговаривали от поездки: никто еще не брал интервью у официальных лиц из правительства китайских сепаратистов. Но я был готов к перелету, газета China Times купила билет, с президентом непризнанной Пекином страны было обо всем договорено. Мне хотелось сделать прощальный подарок «Огоньку», потому что я очень устал, сил для работы в редакции не осталось, ситуация в России менялась, к власти уверенно шел Борис Ельцин, с которым я работать не собирался, и поэтому подписал свой первый контракт на преподавание в Америке. Все это казалось несокрушимо логичным только до того мгновения, когда в ночь на 19 августа у меня зазвонил телефон и Лариса Силницкая с радио «Свобода» сообщила мне о путче. Что было делать? Лететь на Тайвань? А если в Москве события серьезны, то куда я денусь из города Тайбэя — у меня ведь одноразовая американская виза, которая будет погашена при отлете из нью- йоркского аэропорта. В общем, тайваньский вояж отменился…
Оказалось, что в таком положении не один я. Юрий Афанасьев, Гарри Каспаров, Галина Старовойтова и кое-кто еще тоже были в удалении от Москвы. Меня тут же забрали выступать на телестулию CNN, а вечером 19 августа я поехал для участия в программе Мак-Нила — Лерера — одном из самых популярных новостных ток-шоу. Я говорил из нью-йоркской студии, изрекая возмущенные банальности про путч и про то, что «народ не потерпит»… В вашингтонской студии было иначе — там выступал беглый советский гэбэшник, закамуфлированный для неузнаваемости, в парике и темных очках. Он сразу же замахал руками и сказал, что ерунда это, а не путч. «Мы же специалисты, — воскликнул он. — Кто, скажите на милость, совершает перевороты в понедельник? Государственные перевороты делаются в пятницу или в крайнем случае в субботу. Это же элементарно! Вначале надо всех, кого положено, арестовать, захватить почту, телеграф, все, что надо, и везде выставить патрули. Люди, когда в понедельник придут на работу, должны понять, что царят власть и порядок. Перевороты в рабочие дни не делаются. Это непрофессионально!» Ближайшие события подтвердили, что беглый специалист по переворотам был прав. Путч захлебнулся, я полетел в Москву, где редакция устроила прощальный бал, а в журнале напечатали в мой адрес благодарственное письмо.
В жизни не существует черновиков — все делается сразу и насовсем. Вполне возможно, что жизни наши — не только личный замысел каждого. В приходе на свет обязан быть и высший смысл. Так или иначе «Огонек» выжил и запомнился достойно. В нашей стране всё, в общем, не так плохо, как иногда кажется. Мы стойки — недаром столько незаурядных людей и великих дел пришли в мир из наших краев, иногда — вопреки всему. Надо делать свое дело, пресекая при этом попытки унизить себя и не унижая других. Вот и все.
Летом 1991 года бывший американский президент Джеральд Форд собрал у себя в штате Колорадо группу людей, которые казались ему интересными собеседниками. Были там и недавние руководители великих держав — француз Жискар д'Эстен, немец Гельмут Шмидт, недавний британский премьер Хит, руководитель тайваньского Гоминьдана со сложным именем, бывший министр обороны США Дик Чейни и немного другой публики. Из нашей страны Форд позвал экономиста Николая Шмелева и меня. Все главное происходило в личном общении. Как-то я разговорился с бывшим германским канцлером Гельмутом Шмидтом, и он вдруг заметил: «Я ведь со своей воинской частью стоял в 41-м году на окраине Москвы, разглядывал ваш город в бинокль. Как он сейчас?» — «Хорошо», — сказал я и подумал, что надо бы свести за одним столом Шмидта, ветерана советской морской пехоты Александра Яковлева, тяжело раненного немецкой пулей, и человека, которого я недавно узнал и полюбил, Эли Визела, нобелевского лауреата, отсидевшего войну в нацистском концлагере, где сожгли в печах его отца и мать. Надо бы еще раз и погромче поговорить об изнурительных уроках ненависти XX века.
В декабре 1991 года «Огонек» взялся подготовить и провести такую встречу. Жаль только, что в это время все в Москве летело наперекосяк — разваливалась бывшая страна, не сложилась еще новая, и мы проговорили в «Президент-отеле» с меньшим мировым резонансом, чем того заслуживала прекрасная команда докладчиков. И Шмидт, и Яковлев, и Визел, и другие участники дискуссии очень интересно рассуждали о том, почему сеятели ненависти и раздора сплоченнее в современном мире, чем сеятели добра, почему уроки недавних эпидемий ненависти усваиваются так медленно и неполно.
Перед самым Новым, 1992 годом Горбачев принял участников нашей встречи в Кремле. Я обратил внимание на два более темных прямоугольника на стене комнаты, наверное там недавно еще висели портреты Маркса и Ленина или что-нибудь в этом духе. «У меня нет крови на руках!» — повторял Михаил Сергеевич, протягивая ладони перед собой. Грустно было от этого не только мне; борьба за власть в России заканчивалась, было ясно, что грядет новая эпоха и опускается занавес, за который мы еще будем заглядывать очень долго…
Люди меняются медленно. Как-то я встретился с Горбачевым и сказал ему, что сейчас счастлив. Еще недавно мне приходилось читать огромное количество бумаг, глупых и ненужных, встречаться с людьми, которые не стоили времени, затраченного на разговор с ними. «Я так не могу», — сказал Михаил Сергеевич. Он, профессиональный политик, стремится быть в толпе, и это его собственный выбор. В конечном счете дело не в суете, а в том, находишься ты в согласии с собственной душой, сочетаются ли твои амбиции и возможности. Пожалуй, точнее всего определил для меня эту мысль покойный американский президент Рейган.
Я брал у него интервью для «Огонька» и в конце спросил: «Вы, господин президент, за свою жизнь осуществили все американские мечты. Стали богатым человеком, кинозвездой, побыли президентом. Вы счастливы?» — «Наверное, счастлив, — ответил Рейган. — Я не ломал себя, достигая всех этих целей. Постоянно старался быть только самим собой. Наверное, счастлив…»
Меня всё еще узнают на улице, в поездах и самолетах. Это очень приятно, и не менее важно, что меня, наверное, забыли все, кто годами проклинал «Огонек» и меня лично. Давно уже никто из наших ненавистников не подходил со злыми словами, переполнявшими их лет двадцать назад. Но зато на недавней книжной ярмарке я буквально удирал от мужчины, требующего, чтобы я расписался у него в паспорте. «Документ ведь станет недействительным!» — настаивал я. «Неправда. Все, что связано с
