боевым зарядом.
Городские ворота отворились, оттуда на выручку своим поскакала конная дружина. Честного боя степняки не приняли, откатились назад. Ёж распался, пешие воины побежали к спасительным стенам.
— А!.. Смотрите! — закричал кто-то из толпящихся на валу людей.
Поначалу показалось, будто далеко у самого окоёма кружат огромные птицы — орлы или коршуны. Неведомые летуны приближались, и уже было понятно, что таких орлов и таких коршунов не бывает. Тройка летучих ящеров, драконов в самоцветной броне, неуязвимых и недостижимых в небесной выси, пали на людей, словно кречет на зайца. Тёмное пламя с гулом извергалось из утроб, люди, настигнутые огнём, падали и больше не поднимались.
Тучи стрел взметнулись навстречу крылатой смерти. Стреляли со стены, стреляли и с земли, безоглядно растрачивая последний запас. Наверное, и у бронированных чудищ имелись уязвимые места, потому что, встретив отпор, драконы поворотили назад. Один из них отвалил немного в сторону и плюнул огнём на вершину холма, где крутилась ветряная мельница. Деревянная постройка вспыхнула разом от крыльев до поворотного механизма.
— Это же Петрова мельница! — закричала Мотря. — Он для нас муку мелет!
— Идём домой! — отвечала старуха. — Тут мы ничего не высмотрим.
Матрёна большими шагами шла к Небожьей слободе. Мотря едва поспевала следом, порой переходя на трусцу.
— Бабушка, куда мы бежим?
— Домой! Ну, я этим воякам покажу! Лопнуло моё терпение. Пока мужики свою войну воевали, я не мешалась. Не женское это дело — саблей махать. Но раз они змеюку поганую с собой притащили… я с этой змеюкой таких пирогов напеку — заворот кишок случится!
— У нас муки не хватит, змею поганую запечь. И как потрошить её, я не знаю. Нож, поди, затупится.
— Ничо, управимся. По сусекам поскребём, оно и хватит. А потрошить змею и вовсе не станем, в пирог всё завернёшь…
Матрёнин дом во всей слободе был самым большим. На улицу тремя окнами смотрела белая изба, а за ней, ниоткуда не видимый, прятался наполовину ушедший в землю зимник. Был он укрыт ото всех ветров, а печь в нём стояла такая, что в ней можно было мыться, словно в бане, а на печной лежанке не один человек мог улечься, а пятеро в ряд. В этой печи Матрёна с Мотрей и пекли пироги, знаменитые на весь городской рынок.
Матрёна, не заходя в чистую избу, направилась в зимник. Поставила на место подносы, скинула сбруйку и торговое платье, оставшись в серой исподней рубахе. На рубаху, не надевши рабочего платья, повязала передник. Скинула платок, распустила по плечам седые волосы. Мотря, замерев, следила за старухиными приготовлениями.
Под завязки передника Матрёна засунула пожелтевшую от долгого употребления скалку. Высунулась в сени, вернулась с метлой, которой по воскресеньям мели проулок.
— Помело, говорят, лучше будет, — нерешительно подсказала Мотря.
— Умная… — протянула Матрёна. — А теперь умишком своим сообрази, что годы мои не маленькие, отяжелела я, помело меня, поди, и не снесёт. На метле — вернее.
— Бабушка, ты меня с собой возьми, — попросила Мотря.
— И думать не моги! Там не забава, а бой кровавый. Дома будешь сидеть, кашу варить.
— Какую кашу? Зачем?
— Пшённую! Завтра пшённики стряпать будем, так чтобы всё было готово!
— Мука на исходе. Змею запекать, так всё потратим, на пшённики горстки не останется.
— Ну, Мотря, ты простота! Тебе, что ни скажешь, ты всё за чистую монету принимаешь. В общем, из дома носа не высовывай, и чтобы каша к сроку было готова. Да смотри, пшено промой, как следует.
Матрёна гикнула, взмахнула метлой и исчезла в устье печи.
Казалось бы, какова ни будь печь, а с метлой промеж ног — не развернёшься, однако печь крякнула и выпустила Матрёну через трубу. Так-то не полагается ведьме среди дня по поднебесью летать, а пришлецам драконов приводить — полагается?
Мотря осталась одна. Кашу варить… Даже ногой топнула от обиды. Сама Матрёна, небось, не такую кашу заваривает, а её дома оставила.
Распустила волосы, скинула сарафан. Оглядела себя придирчиво. Коротка рубашка, днём в такой летать на виду всего народа — срамно. А и плевать! Дед Ефрем сказку баял про молодую ведьму Катьку Сорочку, так у неё рубашка ещё короче была, а охальничать да смехи над Катькой смеять, никто не смел.
Перепоясалась передником, выбрала скалку поздоровее. Нерешительно протянула руку за помелом. Какое выбрать? Лыковое постарее, поопытнее, а вересовое Мотря сама вязала, оно к руке ближе, да и не обшарпанное. Схватила вересовое и, зажмурясь, нырнула вслед за бабкой Матрёной.
Дневной свет ослепил в первое мгновение. Мотря ввинчивалась в небесную синь, что бурав в сосновое бревно. Красота несказуемая — дух захватывает! Не так часто выпадает ведьме случай безвозбранно летать среди бела дня на виду у целого города.
Опомнившись, Мотря приостановила подъём и огляделась. Город отсюда, почитай, не различим, только княжий терем сереет тесовой крышей, да вытоптанным квадратом темнеет базарная площадь. Заросшие муравой улочки и окружённые садами дома сливаются в одну зелёную купу — не поймёшь, город или роща. А вот сёла, по которым прошёл враг, выделялись чёрными проплешинами. Такие горелые пироги стряпает война.
Матрёну удалось найти не сразу, а если бы не вспышки драконьего пламени, то и вовсе бы не разглядеть. Старуха носилась над самым лесом, ловко уворачиваясь от драконов, впустую пыхающих огнём. Драконов было три, но один в первую же минуту остался без всадника и не столько гонялся за противницей, сколько впустую валил лес. То-то дёшевы дрова будут по осени!
Серьёзного перевеса не было ни у одной из сторон, но издалека, от лагеря Шайтан-Мурзы на помощь своим летел ещё один змей. Был он крупней собратьев, издали броня его казалась аспидно-чёрной. Чёрным было и одеяние драгуна, лишь золотая шапка сияла нестерпимой искрой. Вот на золотую шапку и нацелила Мотря свой удар. Она развернула помело и помчалась, обгоняя собственный визг.
Вряд ли драгун, именно так называют наездников на драконах, успел понять, что произошло. С налёта отоварить скалкой по темени, тут никакая шапка не спасёт. Драгун кувырнулся вниз, а поскольку сам летать не умел, то всей жизни ему оставалось полверсты до земли.
На этом Мотре надо было бы бросить одуревшего ящера, поспешить на помощь уставшей Матрёне, но безрассудная девчонка сделала свечку и грохнулась прямиком на спину огнедышащего зверя.
Дракон гневно вострубил и винтом ушёл в небо.
Удержаться на спине взбесившегося чудовища почти невозможно. Драгунов учат этому искусству годами. Тут нужна могучая сила и невероятная ловкость. Сорвёшься со спины, шипастый хвост изрубит в мясную начинку, как Матрёне вовек не измолоть. Ловкости Мотре было не занимать, а вот силы, что у мыши-амбарницы, потому управлять драконом, сидя в принайтовленном креслице, Мотря и не пыталась. Шея у дракона гибкая, как и положено змее; на кресле сидючи, можно на зуб попасть, если не удержишь стальные поводья. Сколько тесто ни меси, а на такую работу силы не накопишь. Тут не пирожницей надо быть, а кожемякой.
И всё же Мотря сдаваться не собиралась. Она вскочила на самый змеиный загривок и что есть мочи шмякнула скалкой:
— На, тварь!
Скалка переломилась. Змея, кажется, и не заметила удара.
Мотря взмахнула помелом и, забыв, что нужно оно для полёта, а не для драки, принялась охаживать огнедышащее чудовище вдоль ушей, по носу и, вообще, куда попадя. Колючие можжевеловые ветки не много вреда могли нанести бронированной морде, но Мотря продолжала лупцевать несущегося дракона.
— Вот тебе! Вот… Тва-арь!..
