Первого драгуна Матрёна сбила, пользуясь тем, что никто не ожидал нападения. Налетела, что ястреб на цыплят, тюкнула недруга по макушке, он и закувыркался на землю, собирать свои косточки. Двое уцелевших такого уже не позволяли. Они методично теснили старую ведьму, прикрывая друг друга и стараясь зажать Матрёну в тиски. Покуда Матрёне удавалось уйти от ударов и жгучего пламени, но долго так продолжаться не могло. Прижмут к земле, тут тебе и крышка — большая, крылатая, огнедышащая.
Но в самый разгар круговерти объявилось такое видение, что и во сне случается лишь на обманный понедельник. Огромнейший тёмный дракон, без всадника да и вовсе без упряжи, нёсся, не желая замечать преград, а вокруг, словно кусачая муха вилась летящая на помеле Мотря. Видок у девки был — раз глянешь, не проморгаешься. Но Мотре начхать было на девичью стыдливость. Раз за разом она налетала на чудовище, соскакивала с помела, в падении била можжевеловой вязкой по удивлённой змеиной морде и вновь подхватывалась на воздух. За общим шумом визга слышно не было, хотя визжать Мотря умела — будь здоров.
Вся эта свистопляска со страшным треском врезалась в бок одному из драконов, атаковавших Матрёну. Что случилось с наездником, он и сам, наверно, не понял, а сбитый дракон закувыркался к земле, где слепящая вспышка навеки обозначила место, что у потомков будет называться Горелым логом.
Тёмный дракон словно не почувствовал удара. Ни скорости он не снизил, ни направления не изменил, продолжал нестись незнамо куда, и по-прежнему мухой кружила вокруг Мотря на помеле.
Зато в битве старой ведьмы пронёсшаяся дикая охота произвела решительный перелом. Опытная ведьма завсегда переиграет одинокого дракона и собьёт с его спины всадника. Дракон останется жив и неуязвим, но им никто не будет управлять. Сорвать сбрую, стальные трензеля, разрывающие пасть, дракон, скорее всего, не сможет и через полгода-год издохнет в каком-нибудь логове. За эти полгода он может нанести прорву вреда, но гораздо меньше, чем если бы им руководила воля драгуна.
Последнего всадника Матрёна спешила почти у самой ставки Шайтан-Мурзы. Убедившись, что недруг сломал шею, Матрёна поспешила домой. Тревожно было за девчонку, где ещё такую найдёшь.
На виду у города Матрёна маячить не стала, и без того разговоров не оберёшься. Издали прицелилась и серой молнией ухнула в трубу. Уже в трубе почуяла неладное: жар был такой, что волосы затрещали и голик на метле затлел. Но в трубе не развернёшься… Матрёна вывалилась в горячую печь, с воплем выкатилась наружу. Хорошо, кадушка с водой была полна, и всю воду Матрёна на себя тут же и вылила. Только после этого перевела взгляд на Мотрю, которая застыла, разинув рот.
— Ты что творишь, дурында?!
— Пироги пеку…
— Какие тебе пироги? С чем?
— С таком. Твареньку кормить.
— Какую ещё Вареньку? — возвысила голос Матрёна.
Мотря схватила деревянную лопату, поддела на неё большой, неловко слепленный и слегка подпаленный подовый пирог и направилась к выходу в проулок. Матрёна, не ожидая хорошего, двинулась следом.
В проулке, укрывшись под старой, давно не плодоносящей грушей, лежал дракон. На земле он уже не казался столь громадным, как в воздухе. Крылья сложены, раздутый зоб опал… И цвет у него был не чёрный, а сапфировый. Бывают такие сапфиры — с виду чёрный камень, а в глубине отблескивает немыслимый синий огонь. При виде Мотри змеюка распахнула пасть, и девчонка с маху отправила туда горячий пирог. Пасть захлопнулась, дракон принялся громко жевать.
— Тваренька! — пропела Мотря. — Тварюша!
Ухватила оставленное у стены помело и принялась мутузить колючими ветками по драконьей морде. В утробе дракона глухо зарокотало.
— Ишь, как мурлычет! Ей нравится, когда колюченьким по носу.
— Не было у бабы печали, — промолвила Матрёна, — завела порося. Где мы твою Варю держать будем, чем кормить? Мурлыкать она мурлычет, а не кошка.
— Поселим в старом амбаре, — немедля нашла выход Мотря, — всё равно он пустой стоит. Стены квасцами обмажем, вот они и не загорятся. А кормить будем пирогами. Видела, как она хорошо кушает?
— Да уж, кушает она славно. Муку, небось, всю стравила? И дрова пожгла.
— Мучицы маленько осталось, а дров я ни полена не стратила. Нам теперь дрова вовсе без надобности. Вот, смотри: Тварюша, стопи печечку…
Чудовище сглотнуло остатки пирога, вытянуло змеиную шею, так что голова скрылась в доме. Там что-то громко упало, рокот сменился рёвом, затем Матрёна увидала, как из трубы сажени на две выметнуло пламя.
— Перекалишь печь, — предупредила Матрёна, — пироги сгорят.
— На противне — не сгорят, — отмахнулась Мотря, — а подовые мы Тваре отдадим.
— Экая ты шустрая! Где мы муку возьмём? Городская мельница сгорела, да и война не кончилась. Хлеб, что в зерне, что молотый — дорогонек будет. А и была бы мука, с чем пироги печь станем? На пирогах с таком не проживёшь. Весна, время голодное. Со снытью, с крапивой, с кислицей — пироги дешёвые, а сома тебе каждый день никто из реки вытаскивать не станет. Такие рыбины раз в три года попадаются.
— Сама поймаю.
— Та поймаешь сома? Да тебе и карася не выудить!
— Да не про рыбу я говорю! Я сама по себе пойду и чего-нибудь сыщу для пирога. Мы с Тварей в лес полетим и заломаем лося. Или медведя… Пирог с медвежатиной — скажешь, плохо?
— С чего ты взяла, что твоя Варя будет помогать? Налопается пирогов и улетит в Дикую Степь.
— Не улетит. Она не умеет одна жить. Она была совсем змеюшёнышем, когда её из гнезда украли. А потом всю жизнь держали на цепи. Удила у неё, знаешь, какие были? Стальные, а на трензелях шипы вот такущие. У неё весь рот этими шипами истерзан. А я, когда Тварька на землю спустилась, железо с неё сняла и помелом приласкала. Её никто раньше не приласкивал, так что она меня теперь не бросит.
— Кто тебе эту глупость сказал?
— Тваренька.
— Она, что, говорить умеет?
— Не-а. Говорить не умеет, а сказать может.
— Тебя слушать — последние мозги спекутся. Всё равно ничего из твоей охоты не выйдет. Весна, звери после зимней голодовки не отъелись, мясо у них тощее и воняет. Это не пироги будут, а позорище. Опять же, мукой в лесу ты не разживёшься.
— По сусекам поскребу, — мрачно сказала Мотря. Потом глаза её засверкали, и она добавила: — А можно ещё так сделать… Мы завтра с Варей слетаем во вражий стан и притащим Шайтан-Мурзу. Он говорят, добренный, пудов десять будет. Никто не скажет, что у него мясо тощее. А ты сама учила, что в пирог всё завернёшь.
— Совсем сдурела? Мурза, хоть и Шайтан, а человеческого рода. Пироги с человечиной только дикая Яга печёт. Так её даже черти боятся. И ты также хочешь?
— Ну, баба-Матрёна, ты простота! — сквозь смех выкрикнула Мотря. — Тебе, что ни скажешь, ты всё за чистую монету принимаешь. Ну, зачем мне пирог с Мурзой? Мы Мурзу на верёвке к князю притащим, а в награду потребуем полный амбар муки. У князя-то, небось, есть.
— Понятненько… — Матрёна недобро прищурилась. — Шибко взрослой себя вообразила? На войну без позволения умотала — я смолчала. Гаду огнедышащую в дом привела — я стерпела. А теперь, значит, над старухой смеяться повадно стало?
Матрёна ухватила метлу, корявыми пальцами распустила вицу, так что голик рассыпался на кучу прутьев, выбрала розгу подлинней, со свистом секанула воздух.
— Ты у меня узнаешь, как над старухой галиться! Марш в избу, ложись на лавку да подол задери!
Такая она жизнь… Хоть геройствуй, хоть безобразничай — до поры всё с рук сходит. А потом прикажет бабушка — и ложись на лавку, подставляй голую попу под отеческие шелепы. И всей надежды, что смилуется Матрёна, не доведёт дело до порки.
Мотря живо отпрыгнула в сторону, спряталась за сыто урчащим драконом.
