сострадания. Но то, что он увидел через увеличительные стекла, поразило еще больше. Человек, обхватив голову руками, стоял спиной к стене дома, а разъяренная толпа бросала в него палками и камнями. Человек не убегал, не защищался, он только низко наклонял голову, тесно прижавшись к стене, чтобы его не смогли ударить сзади.
— Что они, с ума посходили?
Пятириков и Рыжков молчали, стиснув зубы.
Вдруг человек выпрямился и в отчаянной решимости кинулся на толпу — один против всех. Толпа шарахнулась, пропуская его, и он побежал по кривой улочке. Вскоре все скрылись за строениями. Только облачно пыли поднималось над тем местом, где шла погоня. Но вот и пыль улеглась.
— Как вы думаете, старшина, что все это означает? — спросил Зубанов, отрываясь от стереотрубы.
Пятириков снова пожал плечами:
— Постоим посмотрим...
Это начинало раздражать. Что за дурацкая привычка высказываться так неопределенно! А еще старшина-сверхсрочник.
Пятириков пристально следил за турецкой пограничной вышкой, на которой виднелся наблюдатель. Зубанов тоже посмотрел туда. Наблюдатель разглядывав их в бинокль, потом лениво прошелся по площадке. Это был здоровенный парень в матерчатой фуражке с длинным козырьком, отчего походил на птицу. На нем были форменные рубашка и брюки американского образца. Несуразно длинная винтовка стоймя торчала в дальнем углу площадки.
— Делает вид, что ему безразлично, — определил Зубанов. — Ждет, когда мы уйдем с вышки.
— Просто надоело смотреть, — сказал Пятириков.
Зубанов промолчал. Ему было неприятно, что старшина его поправляет. Но ощущение неприязни к турецкому аскеру не пропадало, и он сказал:
— Военнослужащий... Оружия при себе не держит.
— Они всегда так, — спокойно пояснил Пятириков и поправил на ремне пистолет.
Старшина не поддерживал разговора, и Зубанов сказал официально:
— Продолжайте наблюдение, товарищ Пятириков.
Старшина опять удивленно взглянул на него и прильнул к трубе.
— Мулла на минарет поднялся, — сообщил Пя-тириков через несколько минут.
Зубанову только однажды пришлось видеть муллу на минарете, и сейчас он с острым любопытством разглядывал обыкновенного тщедушного мужичонку в белой рубашке, черных брюках и кепке. Эта кепка удивляла больше всего. Мулла постоял немного, деловито посмотрел на свои ручные часы, еще постоял и стал что-то кричать вниз, оглаживая бородатое лицо ладонями и время от времени воздевая их к небу. Так он делал свое дело минут десять, передвигаясь бочком, а потом исчез, словно его и не было.
— Почему он такой бедный? — спросил Зубанов.
— По приходу. Село-то бедное, вот и мулла бедный, — Пятириков говорил это, не отрываясь от стереотрубы. Помолчав немного, он сказал: — А мулла-то все-таки самый богатый человек на селе.
— Почему?
— А заметили, ручные часы носит? Никто из крестьян таких часов не имеет, по солнышку живут. Только мулла да офицер с ихнего поста... А вон и сам офицер пожаловал, легок на помине.
По узкой кривой улочке верхом на лошади рысью ехал турецкий офицер. Он браво сидел в седле, выпятив грудь, а сзади, ухватившись за лошадиный хвост, трусцой бежал солдат. Курицы шарахались от них в разные стороны. В одном месте солдат споткнулся и выпустил хвост, и тогда офицер, чуть осадив лошадь, огрел его хлыстом. Солдат припустился вприпрыжку, снова ухватился за хвост и теперь уже больше не отставал. Так они приблизились к турецкому пограничному посту и скрылись в воротах.
— Прибыл их благородие, — усмехнулся Пяти-риков.
Зубанов промолчал.
За турецкой околицей на чахлых косогорах возле редких кустиков кукурузы и чая копошились крестьяне.
— Тяпками да мотыгами копают землю, как у нас при царе Горохе. Разве ж это жизнь? — сокрушенно проговорил Пятириков, видимо тяготясь молчанием.
— Да-а... — задумчиво произнес Зубанов. Сцена избиения не выходила у него из головы. Что бы это могло означать? — Мы отвлеклись, старшина. Не пора ли спуститься вниз?
— Точно. Давно пора, — подтвердил Пятириков и укоризненно взглянул на Зубанова. Тому показалось, что взгляд этот говорил: «Вы начальник, вы и командуйте».
2
Спустившись с вышки, Зубанов направился в канцелярию, а старшина задержался около конюшни.
— Дежурный, ко мне! — крикнул Зубанов, войдя в коридор.
Цыбуля предстал немедленно.
— Что нового?
Цыбуля ответил, что ничего нового нет, только у сержанта Ковригина разболелись зубы и вспухла щека.
— Пусть потерпит.
Цыбуля напомнил, что сержант включен в тревожную группу.
— Я сказал, пусть потерпит, — произнес Зубанов раздельно. — А теперь идите.
Зубанов прошелся по канцелярии, сел за письменный стол.
Он предчувствовал что-то недоброе, понимал, что нужно действовать, принимать меры, но какие? Всезнающий старшина куда-то запропастился.
В дверь робко постучали.
— Да! — резко крикнул Зубанов.
Вошла Наташа в своем просторном ситцевом платье, с блуждающей кроткой улыбкой на подурневшем лице.
— Костя, я видела, как ты спустился с вышки, и решила зайти... Что там, у турок?
— Пустяки! Несколько идиотов били одного калеку.
Это не может отразиться на границе?
— Не задавай глупых вопросов, — раздраженно ответил Зубанов. Он не допускал и мысли, чтобы жена вмешивалась в его дела.
Наташа не уходила.
— Может, ты позавтракаешь?
Она смотрела на него так нежно, что он сказал мягче:
— Ладно, сейчас.
Она вышла.
Зубанову стало жалко Наташу. Он чувствовал себя виноватым перед нею: такую молодую, красивую завез на край света, и теперь она сидит без дела. А ведь кончила медицинский институт, и ее оставляли в Алма-Ате. Он любил Наташу и отдал бы все, чтобы она была счастлива и чтобы у нее благополучно родился ребенок, конечно, мальчик.
— Наташа, подожди! — крикнул он в окно и быстро вышел из канцелярии.
Но тут перед ним снова предстал Цыбуля:
— Товарищ лейтенант, позвонил Рыжков: турки нарушают границу!
Зубанов в два прыжка очутился у телефонного аппарата:
— Рыжков, что там у вас?
— Человек через КСП перешел, на левом фланге возле третьего камня.
— А что аскеры?