весеннему чистым, с крыш струилась капель, на мостовой оглушительно чирикали воробьи, а Мартынов шагал за милиционером—дюжим старшиной с пустой кобурой на синей шинели.
Свидетели, кроме железнодорожника, вскоре куда-то исчезли.
Всю дорогу парень норовил вырваться и поносил Мартынова самыми последними словами. Но старшина крепко держал его за руки.
— Не дури, слышишь, не дури...
В отделении парень все же вырвался и чуть было не пнул артиста в живот.
— Тихо! — крикнул дежурный. У него было неулыбающееся утомленное лицо.
Через пять минут парня отвели в вытрезвитель, и в комнате стало просторно и тихо.
— Черт знает что... Происшествие за происшествием,— устало сказал дежурный и опустился на стул. — Гм, пальто-то как разукрасил, — кивнул он на разорванную полу габардинового макинтоша Мартынова.
— Нет, вы только послушайте! — с жаром воскликнул Петр Иванович и стал пространно объяснять, что произошло в трамвае.
Дежурный слушал его с непроницаемым лицом, изредка кивая головой. Видимо, происшествия эти изрядно надоели ему, и он не испытывал того энтузиазма, который испытывал Мартынов.
— Вот вам бумага, ручка, напишите заявление. И вы тоже, — обратился он к железнодорожнику.
Описав все по порядку, Mартынов тщательно вывел свой титул 'артист драмтеатра', немного подумал и указал домашний и служебный телефоны Но дежурный и глазом не моргнул, прочитан пнул, и это немного обидело Мартынова.
— Я, знаете ли, артист, — сказал, он. — Мне послезавтра в премьере играть.
— Знаем, знаем, — вдруг улыбнулся дежурный. —Желаем успеха, Петр Иванович.
— Так вы меня знаете? — приятно удивился Мартынов.
— Знаем, знаем, — снова повторил дежурный во множественном числе, словно артиста Мартынова знала вся милиция.
И Петру Ивановичу стало неловко за свою обиду.
— Ну, до свиданья. Спасибо вам...
— Это вам спасибо, товарищ Мартынов, — серьезно сказал дежурный и проводил артиста до дверей.
Петр Иванович взглянул на свое пальто и хотел попросить машину, чтобы доехать домой, но постеснялся и пошел пешком. Прощаясь в подъезде с железнодорожником — машинистом Сидором Артемьевичем Щербиной, — он . дружески похлопал его по плечу:
— Очень рад был с вами познакомиться. Очень.
— A-а, лучите бы не связываться с ним, — махнул рукой Щербина. — Теперь хлопот не оберешься...— И зашагал прочь.
3
Дома Петра Ивановича ждала знакомая картина: накрытый стол и Верочка, сидящая с грустным лицом. При виде мужа она ужаснулась:
— Боже мой! Что случилось?..
— Видишь ли... — смущенно проговорил Петр Иванович и рассказал все, что с ним случилось в трамвае и милиции.
— Так ему и надо! — решительно заявила Верочка.— Будет знать, как в следующий раз приставать к людям. А то распоясались, прямо на улицу не выходи и она впервые за всю жизнь посмотрела на мужа как на истинного героя.
В этот день Петр Иванович был окружен особенным вниманием и заботой. Верочка собственноручно сняла с него пальто, пиджак, галстук; поставила на стол заветный графинчик с вишневкой; потом долго и тщательно примачивала синяк какой-то припаркой и после этого принялась зашивать макинтош. И все говорила говорила, выражая свое возмущение хулиганами, а Петр Иванович возбужденно шагал по комнате и время от времени восклицал:
_ Это черт знает что!.. Нет, хулиганов нужно искоренять огнем и мечом! Огнем и мечом!...
Заглянувшая в комнату соседка, узнав о происшествии была другого мнения:
— А вот увидите, ему ничего не сделают. Подержат в вытрезвителе и выпустят.
Однако на следующий день, во время репетиции, Мартынов позвали к телефону.
— Товарищ Мартынов? — услышал он. — Это говорит упитан милиции Каримбаев. Просим зайти к нам по вашему Делу, — и он с военной точностью сообщил в какой кабинет и к какому часу должен явиться Мартынов.
Когда Петр Иванович отозвал в сторонку главного режиссера и смущенно сказал ему, что должен отлучиться в милицию, у того удивленно поднялись брови.
— В милицию?.. Зачем?
— Да так, по одному делу, свидетелем, — неопределенно ответил Мартынов.
— Ну идите, — разрешил режиссер, провожая Мартынова подозрительным и недоверчивым взглядом.
'Черт знает что, — бормотал Петр Иванович, шагая в отделение, — связался с этим типом, теперь хлопот не оберешься. Да и в театре бог знает что подумать'. В одном месте надо было проходить по обочине дороги, мимо высокого забора, за которым строили дом, и ноги его увязали в липкой глине, так что он несколько раз оставлял в пей то правую, то левую галошу.
Входя в знакомый подъезд, Мартынов немного успокоился. Ему казалось, что стоит только появиться в коридоре, как взоры всех сотрудников обратятся к нему, и все почтительно укажут ему кабинет товарища Каримбаева и будут шептать друг другу: «Это он пришел... тот самый».
Но, странно, никто не обратил на него особого внимания: все были заняты своими делами, как будто вчера не произошло ничего значительного.
И сам товарищ Каримбаев произвел на Мартынова уж очень обычное впечатление: ни кобуры с пистолетом, ни жесткого взгляда, ни холодной предупредительности. Это был еще совсем молодой человек с рябым некрасивым лицом и крупным носом, очень добродушный и домашний. Он отстукивал на машинке какую-то бумажку, тыкая в клавиши одним пальцем и проверяя каждую букву.
За соседними столами сидели еще два милиционера, они просматривали толстые папки и время от времени что-то выписывали из них. Третий, юный я красивый лейтенант, разговаривал по телефону:
— Слушайте, что вы мне голову морочите?.. Какие такие пятые линии? Слушайте, вы дайте мне точный адрес...
Каримбаев кончил печатать, поставил машинку на сейф и вежливо попросил Мартынова рассказать все, что с ним произошло накануне, потом прочитал протокол и попросил в нескольких местах расписаться.
— Скажите, пожалуйста, он сидит? — опросил Мартынов, делая ударение на «он».
— Ну, а как же! — ответил Каримбаев весело.— И, чтобы не вызывать вас лишний раз, мы устроим очную ставку. Не возражаете?
Мартынов почувствовал жгучее любопытство, но высказался в том смысле, что ему будет не очень приятно снова выслушивать оскорбления хулигана.
— Не беспокойтесь, — заявил капитан. — Теперь он шелковый. И слова не пикнет.
Он поднял телефонную трубку и чуть-чуть ленивым голосом сказал в нее:
— Петров? Ну, давай сюда этого Васильева.
Когда ввели Васильева, никто в кабинете даже не
взглянул на него, только Каримбаев молча указал на стул, стоящий так близко к Мартынову, что тот хотел отодвинуться, но ему показалось это неудобным, и он, заложив ногу на ногу и забарабанив по столу пальцами, с холодным презрением уставился на вчерашнего громилу. Действительно, куда девались его наглость и красноречие! Парень сидел на стуле смирнехонько, тяжело вздыхая и посматривая на
