длинный путь он прошел, чтобы закончить игру вничью, чтобы на душе у него стало спокойно. Никто не знал. И сам он не сказал, что утомлен. Впереди еще предстоял долгий путь, и если он смотрел назад, то только потому, что прощался с прошлым, а не жил им. Там, в прошлом, другая женщина все еще ждала его и, наверное, думала, что он устал и должен отдохнуть: отдохнет и вернется пройденной дорогой назад, к ней. А он хотя и устал, но идет вперед, и если смотрит назад, то только потому, что прощается с прошлым — с весенними вечерами своего детства, пахнущими печеными яблоками, с родными, сидящими под тутовым деревом, со своей матерью, с ее излучающими свет глазами…
— Будь светом, мать…
— Что? — удивилась девушка.
— Ничего, мать вспомнилась. Она так говорила, когда вспоминала свою мать.
У девушки мать была жива. Девушка была очень молода — она жила только завтрашним днем и не думала о том, что после завтрашнего дня наступит вчера, что тех, кто рождается, впереди ждет смерть.
Она не думала об этом и промолчала, потому что они шли в кино, герой которого вспоминает прожитое.
— Будь светом, мать…
— Не повторяй же. Не знаю почему, но мне от этих слов становится грустно. А потом мне кажется, что у тебя два лица: одним ты смотришь назад, вторым — вперед, и это меня смущает. Не повторяй.
— Будь светом, мать…
— Видишь, я прошу тебя, а ты повторяешь, — уже недовольным тоном сказала девушка.
А он не слышал ее. Будущее рисовалось ему как бы во мгле, а далекое прошлое стало видеться яснее, озарилось светом. И все это принадлежало ему, это был его мир. И потому он на этот раз повторил про себя: «Будь светом, мать». Повторил и улыбнулся девушке, которая шла рядом. Потом глубоко вдохнул воздух, и ему показалось, что земля пахнет печеными яблоками и он слышит голоса своих близких, ужинающих под тутовым деревом.
— Ты обещал, что расскажешь.
— Да, я дал слово и расскажу.
— Значит, расскажешь о Мшо?
— А потом и о других безумцах.
— И о себе расскажешь, ведь и ты безумец, в своем роде неповторимый безумец.
— Все неповторимы, и жаль, что многих уже нет.
— Жаль, — сказала девушка, хотя она и была очень молодой, не испытала утрат и не знала, что значит жалеть об ушедших.
Освещенные окна
Днем снег растаял, а ночью снова подморозило. Мороз сковал все вокруг ледяной глазурью. Черные стволы деревьев, казалось, окаменели, утратили свою гибкость и вот-вот на глазах рассыплются. Студеная зима сияла мертвой белизной холодного кафеля.
На самой линии горизонта, там, где молочное небо сливалось с мерцающей белизной земли, медленно скользил красный автобус. Красный, как багровое зимнее солнце, он никак не оживлял, не согревал ледяное безмолвие. А в автобусе было тепло, пахло ванильным тестом, и под скамейками уставших от долгого путешествия пассажиров лежали связанные куры. Прямо за водителем на руках у женщины спал ребенок. Боясь остаться наедине с нелюдимой зимой, водитель обернулся. У малыша раскраснелись щеки, рот полуоткрылся, и ослепительно белый зубик, будто маленькая льдинка, таял на его розовых губах. Водитель улыбнулся молодой матери и снова устремил взгляд на дорогу. Напарника его рядом не было, он дремал сзади на скамейке, дожидаясь своей смены. Напарник был там, откуда доносился заманчивый аромат ванильного теста, где под скамейкой лежали связанные куры и на руках матери спал ребенок. «А я остался один на один с этой безжизненной зимой», — подумал он о себе и рассердился, чувствуя, что за спиной у него стеклянная стена, что стеклянная стена отделяет его от людей. И чтобы раздражение улеглось, вспомнил, что на стекле была выгравирована марка автобуса и еще… Он знал, что еще там написано. Но убедил себя, что не знает, и снова обернулся. Ребенок ровно дышал во сне. Зубик, белевший как льдинка между его румяными губками, казалось, подтаял еще немного, стал меньше. Водитель снова улыбнулся матери, резко обернулся и нажал на сигнал, просто так: не было видно ни поворота, ни встречной машины. Звук получился непротяжный, он сразу оборвался от стужи и неожиданно громко обрушился на автобус. Кое-кто из пассажиров проснулся, водитель с беспокойством повернул зеркальце: ребенок спал. Он облегченно вздохнул, большие широкие ладони вновь сжали руль, потом правая рука потянулась к приемнику, пальцы нащупали в пачке папиросу, размяли ее и поднесли ко рту. Он прикурил, переключил скорость и решил ни о чем больше не думать.
— Не успеем, — сказал один из пассажиров.
— Да, глупо встречать Новый год в дороге. Кажется, будто ничего не изменилось, вроде бы и не было Нового года. Ведь обычно подводишь какой-то итог, ставишь точку, после которой начинаешь что-то новое с красной строки, с большой буквы.
Водитель прибавил скорость и сам себе улыбнулся. «Успеем, обязательно успеем», — сказал он неслышно и поискал в зеркальце говорившую пару. Нашел: сначала увидел блестящие головки авторучек, аккуратно пристегнутые к карману пиджаков. Оба пассажира были средних лет, худощавые, у обоих галстуки были повязаны тщательно, но немного старомодно. Водитель решил, что это учителя. Точка, новая строка, большая буква — все подтверждало его предположение, и он обрадовался своей прозорливости. Послышались шаги напарника… Но он знал, что время смены еще не наступило. Напарник на что-то наткнулся, послышался звон посуды, и в автобусе запахло вином.
— Извините.
Водитель сдвинул зеркальце вправо. В зеркальце появилась голова товарища-сменщика. Он нагнулся и что-то поправлял на полу. В противоположном уголке зеркальца смеялась молодая женщина с ребенком на руках. Он обернулся. Будто для того, чтобы увидеть, что же произошло позади него. Ребенок спал. Водитель улыбнулся женщине и снова выпрямился на сиденье.
— Пойди отдохни, — положив руку ему на плечо, сказал напарник.
Но он не ушел назад, сел рядом с заменившим его товарищем. Напарник засучил рукава, и сразу автобус словно рвануло с места, будто в машине заменили мотор.
— Может, еще успеем, — сказал один из учителей.
— Успеем, — уверенно отозвался кто-то третий. На этот раз напарник пригнул зеркальце, но вместо того чтобы найти глазами этого третьего, посмотрел на свое отражение, поправил волосы и зевнул.
Уже стемнело. Напарник включил фары. Замерзшая дорога заискрилась, словно вспыхнула голубым пламенем. Автобус замолчал. Все спали. Водитель сидел рядом со своим напарником и думал о том, что всех этих пассажиров где-то ждут какие-то люди, что именно они, его пассажиры, привезут им Новый год. Старый крестьянин, сидевший с узелком в последнем ряду, наверное, спешит к сыну-студенту или внукам. Его узелок так и благоухает Новым годом: ароматом теста и фруктов.
Автобус скользил вперед, выхватывая из темноты дорогу, отрезок за отрезком. Каждый из этих людей дед-мороз для какого-то одного дома. Их ждут. Все мы деды-морозы, всех нас кто-то ждет. Даже этот малыш, что спит на коленях матери. Он тоже дед-мороз. Он сам себе улыбнулся. Улыбнулся тому, что все они деды-морозы, даже ребенок. Деды-морозы спали. Только они бодрствовали. Чтоб развлечь друга, он заговорил:
— Помнишь того пассажира с сердечным приступом, здорово мы его довезли за час в больницу.
— Я его видел на прошлой неделе, говорит, все в порядке, сердце больше не беспокоит.
— Хорошо, что в автобусе нет больных.
— И все-таки надо спешить, стоит спешить, ведь нас ждет радость.
Фары автобуса теперь разрывали мрак еще быстрее, а ночь, пустившись вдогонку, вновь зашивала его. Водитель посмотрел на часы. Времени оставалось мало. Он показал товарищу на стрелки часов, и тот
