совершенно измученной – и морально, и физически. Володин телефон был глухо занят. Павлу удалось узнать только то, что теоретически в горевшем здании Морфлота вечером никого не было, а те, кто обязан был там находиться, от пожара не пострадали. Но горели два верхних этажа, огонь еще далеко не потушен, и со всей уверенностью сказать невозможно. А вдруг?
– Ни с того ни с сего пожаров не бывает, – задумчиво проговорил Павел, закончив свои телефонные переговоры. – Либо небрежность, либо – поджог. Если небрежность – то кто-то в ней виноват. Если поджог – нужно искать, кому это выгодно. Завтра я вам, Наташа, сообщу, касается это дело вашего приятеля или нет. То есть…
– То есть пострадала его жена или нет, а если да – то до какой степени.
– Совершенно верно.
Тревога о Марине и мысли о капсуле в диване гарантировали мне бессонную ночь. Поэтому я нарушила собственные принципы и проглотила таблетку снотворного. Заснула – как провалилась. И увидела этот сон… А проснувшись, обнаружила, что и без того кое-как слепленная из кусочков жизнь превратилась в не слишком изящную груду обломков. Незыблемым оставалось одно: работа. Издателей, заказавших мне перевод остросюжетного детектива, совершенно не волновали мои проблемы. А я, составляя график изготовления очередного шедевра, разумеется, не учитывала всевозможные осложнения в виде пожаров, радиоактивного излучения и так далее, и тому подобное.
Да, у всех свои странности, у каждого барона – своя фантазия. В жизни как таковой я безалаберна до невероятности, могу забыть поесть или погладить кофточку. Но всегда, сколько себя помню, составляла расписание: сначала образцово-показательные «Режимы дня», где отмечала все, что нужно было сделать, в том числе утреннюю гимнастику и чистку зубов, ну и, конечно же, школьные занятия и приготовление уроков. Главное удовольствие при этом мне доставляло вычеркивание выполненных пунктов, а уж просто острое наслаждение – перевыполнение программы.
Потом в расписание вносились лекции в институте и подготовка к экзаменам. Потом уже – только работа: сколько страниц нужно перепечатать, сколько – перевести. Когда сын был маленьким, подрабатывала машинисткой, потому что в моем институте, в отделе научно-технической информации, платили негусто. Тогда-то Володька – спасибо ему большое! – и пристроил меня «халтурить» в издательство. И вот когда выяснилось, что все развалилось, что институт наш и сам по себе мало кому нужен, а уж тот отдел, где я трудилась, – тем более, издательство стало частным, быстро набрало обороты и стало уже открыто издавать многочисленные переводные детективы и любовные романы. Меня задействовали именно на детективах: с разными там «амур-тужур-бонжур» у меня наблюдалась явная напряженка, а описания погонь, перестрелок и прочих мочиловок удавались мне без проблем и достаточно лихо, даже когда я лишилась помощи Валерия.
Интересно все-таки, откуда капсула в диване? И что же теперь будет со мной? Ведь я находилась так близко от источника радиации и так долго. Правда, ни разу не прилегла и даже не присела, кажется, ни разу. Но тем не менее. А какая, собственно, разница! Все там будем, а приговоренный к повешению не утонет. Вот так, и довольно глупых размышлений, восемь ежедневных страниц должны быть переведены во что бы то ни стало, иначе меня с треском выгонят, и я достаточно быстро умру от голода без всякой радиации. На дворе – ясный полдень, мне уже час как пора сидеть за компьютером, а я слоняюсь по квартире как неприкаянная. За работу!
Приняв это эпохальное решение, я тут же о нем забыла и начала делать уборку. Что явно свидетельствовало о нервном срыве: такие трудовые подвиги после смерти Валерия я совершала, кажется, дважды. Сразу после переезда и, по-моему, полгода спустя, когда даже невозмутимый в принципе Володя при очередном визите покачал головой и сказал:
– Ты бы, Ната, хоть пол подмела. Такая пылища – компьютер не выдержит, имей в виду. Он – организм нежный.
Компьютер мне, кстати, организовал тот же Володя. У меня самой денег, естественно, не было. Он же, использовав сложную систему дружеских и деловых связей, сделал так, что чудо современной техники, тут же получившее у меня имя «Кузьма», досталось мне практически даром. То ли списанное, то ли украденное. На происхождение Кузьмы мне было решительно наплевать, зато через месяц после его появления я уже не представляла себе, как могла без него обходиться. Работа шла в два раза быстрее, чем на машинке, пасьянсы – мое любимое занятие! – можно было раскладывать, не отходя от монитора, и, главное, отпала нужда просить Марину переправлять мои рукописи с бумаги на дискету (а иначе их в стремительно модернизирующемся издательстве уже и не принимали).
Так что ради Кузьмы я сделала последнюю генеральную уборку в жилище, то есть вообще – последнюю. И вот теперь, очевидно, подсознательно имея в виду поговорку: «Если хочешь навести порядок в душе своей, наведи порядок в доме своем», принялась мыть полы и протирать мебель. А заодно уничтожала следы вчерашнего вечера и части ночи. Делала все это машинально, потому что все время возвращалась мыслями к событиям почти годовой давности…
В один из ненастных вечеров, когда до полугодия со дня смерти Валерия оставалось меньше месяца, раздался телефонный звонок. И нежный женский голос – такой нежный, что казался даже скорбным – осведомился, не со вдовой ли такого-то имеет честь беседовать. Я подтвердила – да, со вдовой.
– А я – его бывшая жена, – проинформировал меня нежный голос. – Возможно, вам известно, что Валерий до встречи с вами был женат? И что у него есть сын?
Да, мне это было известно. Как и то, что особой гармонии в этом браке не было, что он развалился где-то года три спустя после заключения. Правда, Валерий всегда так неохотно говорил о своем прошлом, что со временем мне расхотелось задавать ему вопросы на эту тему. Да и уж если на то пошло, мое первое замужество тоже нельзя было назвать особенно удачным. В какой-то степени мне повезло еще меньше: после развода мы с отцом моего ребенка вынуждены были жить под одной крышей, наша квартира принадлежала к категории «неразменных». И когда я уже дошла просто до отчаяния, в моей жизни появился Валерий, которому меня кто-то из знакомых рекомендовал как прекрасную машинистку. Появился, стал ухаживать по всем правилам, сделал предложение – и вытащил из вынужденного и неприятного соседства в совершенно иную жизнь.
И вот теперь, оказывается, бывшая жена еще питает какие-то чувства к бывшему мужу. Иначе – зачем звонить?
– Известно, – ответила я. – К сожалению, не знала вашего телефона и не могла сообщить о похоронах…
– При желании вы могли бы найти меня через справочное бюро. – Официальность слов никак не сочеталась с неистребимой нежностью голоса. – Но у вас этого желания, конечно же, не возникло. Но мне пришлось вас побеспокоить: через месяц минет полгода со дня смерти Валерия. И я вступаю в права наследства. По доверенности, от имени нашего сына. Ведь ему полагается половина квартиры, да и имущества, кстати, тоже.
Мне показалось – я ослышалась. Наследство, сын, доверенность… Столько лет не подавать никаких признаков жизни – и на тебе. Даже не будучи искушенной в юридических делах, я знала, что наследство делится поровну между вдовой и остальными наследниками. А из оставшейся половины вдова имеет право еще на половину. Проще говоря, три четверти положено тому из супругов, которому довелось пережить лучшую половину. Так что если найти хорошего адвоката… моему пасынку светило не так уж много.
– Но ведь ваш сын – в Америке, – вдруг вспомнила я.
– С чего вы это взяли? Ему просто некогда, мальчик так занят…
– Нам сказала сестра Валерия… Нина.
– Не знаю, откуда она взяла эту чушь! Мы вообще с ней не общались после развода.
Нежный голос звучал теперь враждебно-раздраженно. Я совсем растерялась и ляпнула уже совершенно бездумно:
– Откуда же вы узнали, что Валерий умер?
– Не ваше дело! – отрезала моя собеседница. – Умер, квартира приватизирована на его имя, вы там только прописаны, поэтому половина принадлежит моему… то есть нашему сыну, вот и все. Готовы отдать добром? Или будете судиться? Впрочем, если нет завещания…
Я обнаружила, что мою раковину, давным-давно отчищенную до не правдоподобного сияния. Тогда я была слишком растеряна, чтобы что-то соображать. Но теперь я задала себе еще один вопрос: откуда бывшая жена Валерия знала, что квартира приватизирована только на него? И еще эта оговорка относительно того, что завещания не существует. Кроме нас с Валерием, этого никто не знал. Впрочем…
Я бросила уборку, взяла записную книжку и нашла номер телефона Нины. Со времени моего переезда от нее не было ни слуху ни духу, в годовщину смерти Валерия она на кладбище не пришла и не звонила. Последнее меня, впрочем, не слишком огорчало, потому что общих интересов у нас с Ниной не было и быть не могло. Если честно, сама я после переезда слишком замоталась, чтобы звонить сестре покойного мужа – не в таких уж близких отношениях мы с ней были. Да и обиделась, конечно, на ее и ее мужа не слишком корректное поведение во время похорон. Но теперь все это не имело значения.
Трубку Нина сняла после второго звонка. И не сразу поняла, кто с ней говорит: похоже, обо мне она вспоминала не намного чаще, чем я о ней. Если вообще вспоминала.
– Наташа? Какая Наташа? Ах, это ты…
– Да, это я. Хочу задать тебе несколько вопросов. Скажи, когда ты последний раз видела бывшую жену Валерия?
– Когда? Давно. Года три тому назад, наверное. А зачем это тебе?
– Почему ты решила, что их сын в Америке?
– Ты меня что, допрашиваешь? – разозлилась Нина. – Так у меня мало времени. И вообще, какая
