«Интересно, как повел себя Икари, когда почувствовал его?»
– Как бы из дали падают листы,
отмахиваясь жестом отрицанья,
как будто сад небесный увядает.
Виктория посредственно читает стихи. А значит, сейчас кто-то станет ждать шанса отличиться. И я, если не забуду за своими странными мыслями, поймаю нужный взгляд ревнивой конкурентки. Главное, взять светотень.
Осень за окном добавляла болезненного вдохновения.
Это так легко: вести урок в классе, который уже давно твой, очень давно. В обычной школе выпускной класс – центр внимания. В лицее – пустая порода. Каждый ученик уже давно проверен, все они пристально изучены в огне сотен педагогических коллизий, и Ангелов среди них нет. Отработанный материал.
Счастливчики. Те, которые получат самый престижный в мире диплом, самые лучшие рекомендации. А в придачу – пробуждение среди смятых простыней, в холодном поту, без дыхания. Ровно в два тридцать ночи, всегда в два тридцать. Может, кто-то вспомнит неожиданно выехавших и отчисленных одноклассников, болеющих учителей, постоянные медосмотры.
А еще каждое пробуждение оставляет запах пыли. Старой пыли из влажной непроветренной комнаты. Как будто тебе набивали ею нос.
«Ты себя накручиваешь, Рей. Это все кеторолак».
Меня раскачивало. Мне нужно было держать весь холст урока, следить за развертыванием темы занятия – и думать о странных утренних событиях, о том, что как раз сейчас добрый и отзывчивый Икари- младший узнает, где он остался.
«Наверное, я должна чувствовать вину перед ним».
С этой неуместной мыслью я полностью сосредоточилась на уроке.
В методическом кабинете был самый настоящий камин. Его никогда на моей памяти не топили, но настроение этому помещению он создавал. Мне очень нравится сидеть так, чтобы видеть черную пасть и кованую решетку. За нее в шутку складывают ставшие ненужными распечатки, и от этого камин выглядит двусмысленно.
Работать в методкабинете было совершенно невозможно, поэтому приходила я сюда только по кураторским делам. Еще здесь лежал журнал взаимопосещений уроков. А еще здесь сохранили при ремонтах якобы дух старины. Угол у шкафа с архивом журналов не стали штукатурить, чтобы оставалась видна кладка. В сочетании с камином, сплит-модулем кондиционера и вечными сплетнями получилось претенциозно и глупо.
Мне не нравилось здесь. Камин нравился, остальное – нет. Особенно то, что за общим столом сидели Хикари и Джулия. Я устроилась в углу и заполняла ведомость, по ходу придумывая виды внеклассной работы. Но на самом деле следила за тем, чтобы написать все в положенные клетки и невольно проникалась жизнью заведения.
Айда Кенске не болен. Он переиграл в платную онлайн-игру и, потеряв кучу денег, ушел в запой. В медпункте уже знают и готовятся проведать его с капельницей.
Маша из 2-В снова ходила во сне.
В общежитии вчера кто-то забыл рыбу на плите. Сковорода кухонная, поэтому неудачливого гурмана не нашли. Хозяева задымленных комнат клянут уличную сырость, косятся друг на друга и обильно облились духами.
– Аянами, а ты уже видела новенького?
Я подняла голову. Мне осталось ровно три клетки, и уже можно было идти. Все-таки три – это магическое число.
– Да, – ответила я и снова склонилась над ведомостью. Еще одна клетка. Надежды на прекращение разговора нет. Хотя вру, есть, но очень слабая: Хикари и Джулия уже устали друг от друга.
– И как он тебе?
Не люблю общие вопросы. На них надо отвечать странные вещи: «Ой, так нра!», «Ну, ничего так», «Не знаю, не знаю…» Порой мне интересно, что сказали бы коллеги, ответь я когда-нибудь именно таким образом.
И я опять отвлекаюсь. Снова думаю о посторонних вещах.
– Он хорошо говорит.
– А о чем вы разговаривали?
Джулия – самая невредная из всех лицейских сплетниц. Невредная потому, что от души.
– О будущем уроке.
«А потом об Ангеле. И он остался из-за меня». И мне бы еще определиться со своим к этому отношением, а заодно узнать, есть ли у меня к этому какое-то отношение.
– Хайцы всем, девочки, – сказала дверь еще до того, как распахнулась.
Судзухара спас все. Я быстро заполнила оставшиеся клетки и начала собираться. Осталось вытерпеть одно маленькое издевательство – и можно уходить.
– О, ледяная королева! – взвыл Тодзи, едва не разбивая себе лоб о мою столешницу. – Почти смиренного крошечной улыбкой!..
Сплетницы вежливо хихикнули. Шутка была так себе и старая, она уже не веселила никого, кроме самого физрука, и не доставала даже меня.
– А Рей уже разговаривала с нашим новеньким! – кокетливо улыбаясь, сказала Хикари.
– Новеньким? – удивился Тодзи, подходя к общему столу. – Каким еще новеньким?
– У нас новый преподаватель!
– Раз не проставился еще, значит – нет новенького! – отрезал Тодзи. – А вообще, девчушки, расскажу я вам по этому поводу славную историю. Вот когда меня послали в лагерь в префектуру Тиба…
Слушать историю я не стала. Ничего общего с предыдущим разговором истории Судзухары обычно не имели. То есть, никогда. Закрывая дверь, я спиной чувствовала картинку: Тодзи сидит уже на столе, помахивая свистком на веревочке. Хикари преданно смотрит на него, Джулия бросает украдкой взгляд мне вслед. Все хорошо, потому что физрук Судзухара – твердая гарантия: «девчонки» меня точно не будут обсуждать после ухода.
На вечер было назначено еще методсовещание, но мне туда идти не обязательно. На улицу, с другой стороны, не слишком хотелось: там уныло накрапывал противный дождь, там висели низкие облака, почти как у Рильке. А еще мне не хотелось домой.
Я открыла зонт и переступила через лужицу. Капли пальцами постукивали в ткань над головой, им было интересно. Уже шел урок, и внутренний двор лицея пустовал, только дождь шумел сильнее в просторном колодце. Мутно блестели окна, крыша упиралась прямо в небо. Наверное, упиралась, потому что я не хочу подставлять лицо дождю, чтобы проверить это. Меня вполне устраивает именно такое представление о дне. Это был противный день, просто омерзительный. Вся беда в том, что именно в этот безликий день мне протянули руку. И весь остаток сегодняшней осенней серости будет лишен боли.
Дождь все шел и шел, я все шла и шла, думая о том, что, наверное, надо бы как-то отпраздновать это все. А потом увидела бредущего по соседней аллее Икари, Икари Синдзи.
«Икари-кун. Я буду называть его так».
Его джинсовый костюм промок насквозь, а он брел, будто на прогулке, и дождь заливал ему лицо, и капли, свисающие с носа, обновлялись очень-очень быстро. Конечно, я не видела таких подробностей, но иногда и не надо видеть.
Нет, лучше так: иногда и не стоит видеть.
Три часа назад он был уверен, что человек – это единственный разумный вид на планете Земля. Что Второй сдвиг тридцатилетней давности остался в тридцатилетней давности и на страницах диссертаций. Что лицей в глуши среди леса – это просто лицей в глуши среди леса… То есть, не то чтобы «просто». Это изначально был неприятный ему лицей с нелюбимым отцом.
И снова – это все неважно. Три часа назад Икари-кун твердо знал, куда он приехал, как устроен этот мир, – и мне его жаль. Наверное, стоило подойти к нему, потому что в какой-то мере он пережил эти три часа из-за меня. И впереди его ждет еще много интересных часов.
