выхватил на выравнивании и тоже воспарил, сантиметров на 30-40, потом упал на три точки поодиночке. Ветер нам давали метров пять, оказалось – более десяти, вот его и присадило на правую ногу. Как раз проходил фронтик, слабо выраженный, при ясном небе, а вот ветерок менялся. Но все это – в пределах пятерки. Ну ладно, полетел я в Москву. 19.12. Саша свозил меня туда и обратно; отдохнуть в Домодедове 10 часов не удалось, потому что какой-то рейс задержался поздним прибытием самолета, а он с разворотом; чтобы вылет из Москвы не задерживать, выдернули первый на очереди экипаж, а нас всех передвинули; поспать удалось только два часа. Весь обратный полет я дремал, но рад, что вернулись раньше: завтра пойду на велоэргометр, предварительно отдохнув дома, а то получалось, что чуть не сразу по прилету. Но ночь все равно без сна, так, в легкой дреме за штурвалом, с полным контролем всех зон и пунктов. Зато Саня перед вылетом успел выспаться, как знал; он и довез, и хорошо посадил. В отряде денег не давали, но продавали в счет зарплаты знаменитый «Агдам»; где-то провернули же, и дешево: по червонцу огнетушитель. Я взял шесть штук, пригодятся. А то моим бедным женщинам в застолье и выпить нечего, так пусть пьют бичевский напиток. Хотя мужики клялись, что качественный портвейн. Организуется у нас 4-я эскадрилья для полетов за границу, ну, блатные… Саша Ш. ее возглавил. Я отказался туда идти. Тогда Савинов стал долбить меня летать без штурмана; я – категорически; тогда он предложил стать внештатным пилотом-инструктором. Нужны срочно два инструктора. Думаю. Объективно, на эту должность ставить некого. Из шести возможных кандидатур, стариков, трое – одиозные личности, еще двое – отнюдь не педагоги. Значит, мне. Остальные почти все – год как ввелись, за ними самими глаз да глаз. И еще одного кого-то надо; выбирают из тех, кто уже два года командиром. Это ж у меня отберут мой любимый экипаж. Буду летать с вновь создаваемыми экипажами, отдавать их введенному молодому командиру – и по новой. Ну, само собой, нервы. Правда, пока до сих пор я обкатывал вообще зеленых вторых пилотов, перворазников, ну а теперь дадут готовых к вводу, старых волков, только без опыта полетов с левого сиденья. Ну, я-то сам с правого справлюсь, дадут три-четыре полета для пристрелки – и получай допуск. Главное – самостоятельно не буду летать. Я и так щедро даю штурвал молодым, а теперь, по должности, – вообще. Это болезненно. Ну там, пару-тройку посадок в месяц, в сложняке, я, конечно, отберу. Но пора свободных полетов кончится; теперь я буду только передавать опыт. Школа Репина и Солодуна логически продолжится. Ну, оплата чуть выше. Может, какие-то там рейсы можно будет выбрать. Но это мелочи. И не отстанут ведь: у меня есть документ, я уже был на инструкторских курсах, а нынче Ульяновск требует за это триста тысяч; да и время на подготовку инструктора потребуется, а я готов, только тренировку на допуск дать. Это все решится после Нового года. Но к тому времени многое изменится, еще дожить надо. Кругом политика. Идет стремительное разваливание кружащегося в штопоре государства. Отвалившиеся куски, в падении своем, кукарекают о самостоятельности. Но пока это только куски. И вся страна, бывший Союз, вечерами приникает к телеэкранам и ждет новостей из газет. И я жду. 23.12. Вернулся с Камчатки. С погодой и топливом повезло, тягомотный рейс завершен, и я рад, что теперь не скоро полечу туда. Только на этот рейс приехал, не успел выйти из автобуса, как уже налетела толпа: «командир, подпиши на приставное кресло». Все просители – свои; молча подписал биле
тов пять, пусть идут, на самолете разберемся. Пока подписывал, уже портфель мой открыли, набросали туда бутылок и даже – еще в Красноярске! – банку икры… Потом еще свой человек передал рюкзак картошки и чемодан до Магадана, там встретят; взял, еще бутылка. По пути к самолету встретил командира летного отряда, принял от него заказ на икру и рыбу… святое дело. В самолете уже сидели три зайца, мои же коллеги, да у проводниц своих двое. Короче, долететь до Магадана – и меня уже смело можно было там оставлять на срок. Всем нужна икра, нужна рыба, – это нынче валюта. А в Петропавловске валюта – водка, поэтому самолет ею был налит доверху. Я из дому еще на всякий случай прихватил бутылку спирта. Так и полетели, друг на дружке. А еще просился совсем уж посторонний, без билета, лепетал что-то о больном сыне, о лекарстве, которое только в Японии, о корабле, единственном, уходящем туда как раз завтра, просил помочь – за любые деньги… а у меня сорок минут до вылета; короче, я с оловянными глазами ему отказал: надо было еще протащить на территорию тот рюкзак. И все – нужным людям, своим же коллегам; и не откажешь, ибо завтра так же буду просителем я. В стране воров и несунов это – наше воровство. Долетели, устроились вместе с зайцами в гостиницу, и пошел поток продавцов: «Икру надо? Рыбу надо?» Какой там сон. Каждые десять минут – шаги, стук в дверь, шепот, шелест бумаги, звон стекла… Ну, пару часов удалось подремать, потом сходили в кафе перекусили, надо опять ложиться поспать перед ночным длинным рейсом. Но опять продавцы; я уже раздал экипажу заработанные бутылки, себя тоже не обидел: мне досталось пять увесистых копченых рыбин исключительно товарного вида и отменного вкуса. Наконец кончилась валюта. Повесили на дверь лаконичную надпись: «ничего не надо». И удалось часа три поспать. Погода звенела. К самолету мои зайцы везли на санках и тащили волоком по снегу сумки, коробки, пласты мороженой рыбы, осторожно несли банки драгоценной икры, которую у нас продают по 250 рублей за килограмм. Валюта! Бартер! Блага! Ну а я привез себе баночку икры, 650 г; мои ходят кругами вокруг, хочется ж и попробовать, и к Новому году… ну, попробовали. А рыбку отвезу, хоть по одной штучке, родителям, своим и Надиным, надо после праздников слетать, в этом году я не смог. Ну, сам полет – это не главное. Это мелочи. И, как всегда, после бессонной ночи… 24.12. Почти прошел было комиссию, но обязательно какая-то подлость: понадобилась флюорография, хотя нам вроде бы положено раз в три года; понадобилась и спирография. Стал бегать: ну, ванька дома – маньки нет… Завтра убью утро на флюорографию, потом в гараж, потом посплю, а в ночь – Ленинград, или как это… Санкт -Петербург. Мне, если честно, не нравится это «Санкт», да и «Петербург» отдает плесенью. Мне, пилоту, привычнее, удобнее, мобильнее пользоваться в радиообмене приевшимися, прижившимися названиями: Свердловск, Куйбышев, Ленинград, – без всякой тут политики. Эти смены названий – дань волюшке толпы горожан и протест против советского пресса, что наболело. Да и пошли они все. 25.12. Вчера у хирурга, показывая товар лицом, бодренько рванул становой динамометр, и внизу шеи обреченно чавкнул и стеганул болью раздавленный межпозвоночный диск. Ну, не раздавленный, но прижал крепко, теперь болит. Зато получил запись хирурга, что я здоров. Это уже грудной отдел, ну, надо и к этому привыкать: а не поднимай руками тяжелого. Хвост надо беречь. Помню, в молодости, без ограничений, помогал дома еще не старому отцу своему грузить какие-то мешки, хватал и метал… а отец все уговаривал не рвать, потише, осторожнее… Теперь я его понимаю. У невропатолога рассыпал лживые комплименты, лишь бы не взбрыкнула, не отправила еще на какие-то пробы. Тут недавно командир Ил-62 выкинул номер: на посадке, уже в глиссаде – эпилептический припадок, еле вырвали штурвал; пришлось второму пилоту сделать два круга, ну, посадил. Потом командир очнулся на земле – ничего понять не может, ничего не помнит. Списали немедленно. Я и боялся, что эксперт начнет свирепствовать после этого случая… расточал улыбки, льстил… ну, обошлось. Слаб человек, каюсь. Все равно мы врачей боимся, заискиваем перед ними, льстим, и готовы на все, лишь бы допустили. И как же много тут субъективного. Вот и меня гоняют из-за спирограммы, никому не нужной, а я после нее два дня кашляю. Но – прынцып… хотя у нее самой муж – такой же пилот. По глазам – думал, уже все, выпишут очки. С великим трудом, почти на догадках, дотянул, опознал цифры в нижнем ряду; еще годик без очков протяну. Хотя рук – отодвигать текст – уже почти не хватает. Старею. И хоть Надя мне еще провозглашает дежурные комплименты, что, мол, еще ничего мужичок… нет, старею. И стараюсь по возможности отодвинуть хоть символ старости – очки. 29.12. Вчера у меня был праздник. С утра получил зарплату за ноябрь – 2400, и все двухсотками. Вчера же завершил медкомиссию, уговорил доктора обойтись без спирограммы. Так что на следующий Новый год я должен быть не в рейсе, а дома: годовая комиссия-то кончается 28-го декабря! Кроме того, гляжу, в пульке мой обратный рейс из Москвы, завтрашний, передвинут на полсуток раньше, успеваем домой к обеду 31-го. Кроме того, отпустили в январе на четверо суток слетать к родителям. Кроме того, вчера была суббота и баня, где я четыре часа выпаривал остатки простуды и радика. Домой приплыл с красными глазами, хлопнул хорошую рюмку водки, потом еще одну, потом, втихаря от супруги, – третью… но она заметила. Ну, и кончилась баня. Сегодня я выходной. Из забот в этом году осталось только поставить и нарядить елку, но, ей-богу, это приятные заботы. Кончается год. Год тревог. Что там деется в стране, в экономических пространствах, в карабахах и на баррикадах, – меня не шибко волнует. Они там сами по себе, а я в этом году отдубасил саннорму, и ни одна собака не упрекнет меня в безделье. Я в этом году, как и в предыдущие, пахал свою ниву. Дай же бог, чтоб и в последующие годы, сколько их там осталось, у меня хватало сил и дальше так же пахать. Главный итог 1991 года – империя зла, созданная большевиками, на штыках, развалилась. Как говорится, мне выпало счастье жить в это славное время. Надо запомнить главные впечатления, чтобы потом, в кругу внучат… А нет их, впечатлений. Ну, рухнуло. Ну, треск.
