требовалось. Слова — «в России нет царя, пал проклятый царизм» сами по себе много говорили и внушали радость и гордость классом, который первый превращает войну империалистскую в гражданскую.
Помнится, что один только голос раздался за продолжение войны и успеха не имел.
Студенчество собиралось отдельно. Там вышел большой спор по поводу посылки приветствия новому правительству. Одни хотели, чтобы такое приветствие было отправлено на имя Милюкова. Другие, — и таких было больше, — считали необходимым такое приветствие послать на имя Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Прошло последнее предложение.
Секция большевиков через несколько дней устроила доклад с целью уже более спокойного уяснения событий. Докладчиком был тов. Зиновьев. Основные моменты доклада сводились к следующему.
Буржуазная революция закончена. Встает вопрос о намечении контуров пролетарской революции.. Программа нашей партии, разработанная в свое время (программа–minimum) о расчете на буржуазнодемократическую революцию, должна быть пересмотрена. Временному правительству — абсолютное недоверие. Требование вооружения рабочих должно стать во главу угла.
Этот доклад дал правильную ориентировку не только для нас, большевиков, но и для всех прочих интернационалистов, которые в общем соглашались с постановкой вопросов. По крайней мере, выступлений с возражениями против основных положений доклада не было.
Настроение передовых женевских рабочих–интернационалистов было выжидательное и несколько скептическое. Нас, большевиков, они на факте революции в России как бы хотели испытать: вы, мол, пораженцы. Не вытекало ли ваше пораженчество из того, что Россия была самодержавной? Какова же будет ваша позиция сейчас, когда самодержавие свергнуто? Не будете ли вы такими же патриотами- оборонцами, как социалисты всех стран? Вы до сих пор говорили о социалистических целях вашего рабочего и революционного движения, а сейчас не станете ли вы на путь реформизма? И вообще не исчерпается ли февральским переворотом революционная ситуация?..
Рабочие массы были менее скептически настроены. Вот одна характерная картинка. Наш товарищ Соколинский (ныне председатель союза швейников), работавший в Женеве в большом предприятии, пошел к рабочим раз’яснять значение происшедших<в России событий. После краткого сообщения был поставлен ряд вопросов. Среди них первым и главным был вопрос — будет ли Россия воевать после революции? Когда рабочим об'яснили, что война должна быть закончена, председатель женевских швейников, Кантентис, разразился истерической речью, смысл которой сводился к тому, что если, мол, революция куплена ценой сепаратного мира и поражением Антанты, лучше бы не было этой революции. Туг рабочие–массовики не вытерпели и набросились на своего председателя. Они справедливо говорили, что Кантентис совершенно не понимает интересов рабочего класса, который не заинтересован в победе той или другой стороны. «Кантентис, — кричали они, — смешивает интересы рабочего класса с интересами империалистов. Стыдно иметь во главе швейников такого председателя.»
Бурлившее настроение среди русских и рабочих масс Женевы нашло свой исход в большом интернациональном митинге. Митинг этот устроен был в самом большом помещении — в цирке, который едва вместил всех желавших попасть сюда; на нем выступали т. т. Луначарский и Феликс Кон, которым устроена была шумная овация. Выступали швейцарские интернационалисты, немцы, итальянцы, молодежь. Митинг прошел очень хорошо. Впечатление на широкие рабочие массы он произвел огромное.
Уже в эти дни начались всякие соображения насчет поездки в Россию. Полученные сведения об амнистии еще настоятельнее ставили вопрос. Между тем образовавшийся в Цюрихе комитет го эвакуации эмигрантов из представителей от 23 групп публично констатировал, что английское правительство всячески препятствует проезду эмигрантов–интернационалистов в Россию. На специальном совещании представителей разных партий — с. — д., с. — р., «бунд» — и возник план (по предложению Мартова) добиться проезда через Германию в обмен на интернированных в Россию германских и австрийских пленных.
За этот план Владимир Ильич ухватился. Было важно, чтобы в первой поездке участвовали представители разных партий. Поэтому мы в Женеве старались, чтобы вопрос о поездке через Германию широко обсуждался. Большого труда это не составляло. Меньшевики тоже начали обсуждать этот вопрос, ставя его так, что до получения положительного ответа от временного правительства ни в каком случае ехать не следует. В течение почти двух недель шла сплошная дискуссия. На нас. большевиков, которые настаивали на необходимости воспользоваться единственным путем, чтобы пробраться в Россию, сыпались обвинения в предательстве революции, в измене и пр. и пр. Нам кричали, что Вильгельм пропускает нас в своих интересах… «Посмотрим, кто кого перехитрит!» — парировали наши товарищи. Мы мужественно защищались и всячески уговаривали ехать всем через Германию, так как другого пути нет.
Тем временем поездка первой группы в числе 32 человек подготовлялась тов. Платтэном. С этой первой группой из Женевы поехали т. т. Миха, Сокольников, Бузя с мальчиком, я и еще кто?то.
Мы все, большевики, так были заняты этой кампанией от'езда, что почти совсем не встречались с нашими швейцарскими товарищами. А у них были свои заботы. За это время их социал–патриоты надумали устроить свой патриотический митинг. В тот же день пришла телеграмма из Берна, что желающие ехать в Россию должны сейчас же выехать в Берн. Я все же не удержалась и забежала посмотреть, что там делается. А там было весьма, весьма весело…
Патриоты, во главе с женевским патриотом Сиггом, Черновым и другими, начали митинг речами о защите отечества, о войне до победного конца, о «бошах» (так ругали немцев) и прочими патриотическими сказками. Женевские рабочие–интернационалисты, наши некоторые товарищи и, особенно, молодежь заняли последние ряды, пели «Интернационал» и прерывали ораторов революционными репликами. Обструкция получилась очень солидная. Митинг был сорван. Кончилось дело порядочной свалкой, в которой пострадали двое наших товарищей: Абрам, столяр, получил ушибы в голову, а тов. Соколинский попал в р?ки агенту тайной полиции, от которого насилу вырвался.
В тот же вечер я с товарищами отправилась в Берн, чтобы, наконец, поехать в Россию, куда так безумно тянуло…
В Берн мы приехали ночью. До утра прождали на вокзале, а утром чуть свет направились в народный дом.
В гостинице народного дома мы первую увидели Надежду Константиновну. Она нас очень радостно встретила и похвалила за точность: «Все были вызваны внезапно и все же с’ехались. Настоящая большевистская дисциплина».
В Берне пробыли два дня. Пришлось выполнить ряд формальностей, и это задержало.
К от'езду все до мельчайших подробностей делалось под общим руководством Владимира Ильича и носило характер подготовки к какой?то экспедиции в неведомые края. По его настоянию был проведен целый организационный план: был назначен заведующий продовольствием, заведующий финансами и пр. Только в пути мы все почувствовали, как все это было нужно.
Наконец, закончились все приготовления, все распоряжения остающимся товарищам отданы. Мы едем в Цюрих, где несколько часов проводим на вокзале в ожидании поезда. Вот и поезд. Мы все быстро садимся в вагоны. Нас провожают наши товарищи, швейцарские товарищи и несколько человек из противников поездки через Германию. Последние делают попытки убедить Ильича и Зиновьева отказаться от поездки, выждать ответа правительства. Это всех нас и смешит и злит. Никто и ничто не может остановить ни Владимира Ильича, ни всех прочих от’езжающих.
Последние приветствия — и поезд трогается и уносит нас к германской границе. В Шафгаузене пересаживаемся в немецкие вагоны. Сопровождающий нас тов. Платтэн инструктирует по части соблюдения «экстерриториальности»: ни с кем не заводить никаких разговоров, из вагонов не выходить, в вагоны никого не пускать, за всем обращаться только к нему — Платтэну.
Покидаем Шафгаузен, покидаем прекрасную Швейцарию, которая при всей красоте, при всей культуре не стала родной. Кому нужна борьба, кому бури нужны, покой мещанской Швейцарии с ее размеренной, уточненной жизнью—в тягость…
В вагонах мы быстро размещаемся под заботливым наблюдением Владимира Ильича. Наиболее неугомонного Радека, который ехал с нами законспирированный, помещаем на время в багажное купе.
При всем желании — создать спокойную обстановку, чтобы не мешать В. И. работать, ничего не выходило. Шум стоял изрядный. Главными виновниками были т. т. Сафаров, Харитонов, покойный Усиевич, мы с покойной Инессой.
