— Это своего рода шедевр, — сказал он. — А ты обратила внимание на дом на вершине холма, вон там, слева?
Я его не заметила. Солнечный свет заливал озеро, но все остальное лежало как бы в тени, и высокий серый дом на вершине холма прятался среди стволов по-зимнему голых деревьев. Вглядевшись, я нашла в нем множество крошечных деталей, которые тоже показались мне зловещими — выступающие башни, напоминающие настороженно стоящие уши, бледные окна, похожие на страдающие лица…
— Это «Высокие башни», — пояснил Гленн. — В этом доме я вырос. Чандлеры владеют всей землей на дальней стороне озера, и в известном смысле само оно тоже принадлежит нам. — Его лицо помрачнело. — Хотя сейчас там поселились люди, которые хотят отобрать его у нас. Но мы найдем способ остановить их.
Что-то словно кольнуло меня в затылок, и я нагнулась, чтобы внимательнее приглядеться к инициалам, которыми была подписана картина. Я различила две буквы — «Г. Ч.» — и изумленно посмотрела на Гленна.
— Так это твоя работа?! Неужели ты способен создать такое?.. Но почему, Гленн, почему?
Он сердито потащил меня прочь от картины.
— Нет, не моя! Я — владелец этой картины, а не художник. Пойдем отсюда!
Во всем этом чувствовалась какая-то тайна, и меня вдруг охватило ощущение, что я обязательно должна разгадать ее.
— Почему ты не хочешь, чтобы я на нее смотрела? Она действительно написана мастерски, хотя вначале немного шокировала меня. Ты не должен стыдиться ее, если…
Гленн больно сжал мою руку.
— Я уже сказал тебе, что она не моя. И не хочу, чтобы ты смотрела на нее, потому что это может настроить тебя против озера Серых камней и моего родового гнезда. Мне не нужно, чтобы ты относилась к ним с предубеждением, Дина, потому что собираюсь отвезти тебя туда. Ведь ты поедешь со мной, правда?
Он повернул меня лицом к себе, и я встретила взгляд его горящих темных глаз, от которых не смогла оторваться. Они как будто бросали мне вызов и одновременно умоляли. Моя тревога возрастала.
— Но зачем мне ехать в «Высокие башни»? — с недоумением спросила я.
— Затем, что я собираюсь заняться головкой из алебастра, а ты будешь позировать мне, Дина. Я должен начать работу как можно быстрее, прежде чем потеряю это ощущение, которое с таким трудом нашел, и этот образ.
— Но я собиралась позировать тебе здесь, — сказала я. — Ты говорил, что будешь работать в студии позади галереи. Я думала, что мы начнем на этой неделе.
Он положил руки мне на плечи, и мое тело, казалось, само потянулось ему навстречу, словно истосковавшись по этим прикосновениям. Я ничего не могла с собой поделать.
— Ничего не выйдет, — возразил Гленн. — Это не то место. — Он бросал отрывочные фразы, не сводя с меня полубезумного взгляда горящих глаз. — Все, что я начинал здесь, заканчивалось неудачно. Это были годы ужасных провалов. На этот раз я не могу рисковать. В «Высоких башнях» у меня есть подходящий материал — белый словно снег алебастр с легкой примесью зеленого цвета. Там мне будет хорошо, я почувствую себя комфортно…
Я была обеспокоена, смущена, и, хотя мне было трудно противоречить ему, но все же…
«Высокие башни» находились в северном Нью-Джерси. Я не хотела ехать в северный Нью-Джерси точно так же, как не хотела, чтобы у Гленна были голубые глаза. Это в теории женщина всегда ищет мужчину того же типа, что и ее первая любовь. Я знала, что это неправда и стремилась избегать любого сходства с Трентом Макинтайром. Мне нужно было навсегда забыть эти размашистые шаги, которыми он ушел от меня.
— Гленн, но в Нью-Йорке у меня есть работа, — напомнила я ему, — о которой я давно мечтала. Кроме того, мне не позволят сейчас уйти в отпуск, а значит, я потеряю это место. Я должна думать о своем будущем!
— Нет, — сказал он спокойно и без всякого высокомерия. — На этот раз ты должна думать обо мне и о моей работе. Для меня это вопрос жизнь и смерти, Дина. И ты знаешь это, правда?
Я знала это. Он меня убедил. И все же я боялась. Что станется со мной, когда шедевр из алебастра будет закончен? Какую роль Гленн уготовил мне на будущее?
Отступив назад, я высвободилась из объятий Гленна, отвернулась, чтобы не видеть темного пламени, горящего в его глазах, и торопливо пошла прочь. Похоже, сейчас необходимость побега приобретала первостепенную важность.
Он перехватил меня у выхода из галереи, и я заметила, что настроение его внезапно изменилось. В каком-то странном возбуждении он закружил меня по длинной галерее — мимо панелей, на которых были вывешены картины, вглубь помещения. Когда мы оказались в самом темном углу, он стал целовать меня, сначала нежно, а потом более требовательно. Я уступила и вернула ему поцелуй. Мои сомнения не рассеялись, опасения не исчезли, но, оказавшись в его объятиях, мне уже не хотелось думать о будущем. Это не имело никакого значения.
— Мы поженимся перед тем, как я отвезу тебя домой, — прошептал он мне на ухо. — И сделаем это без всякого шума. В «Высоких башнях» сейчас нет никого, кроме моей тетки Номи, поэтому мы сможем провести там наш медовый месяц. И я начну работать. Я хочу показать тебе наше озеро и холмы. Наступает зима, и ты нигде в мире не увидишь ничего более красивого, чем Серые камни, когда они покрыты снегом. Ты ведь выросла в Калифорнии, а значит, никогда не видела настоящей зимы.
Я притихла в его объятиях.
— Ты вовсе не обязательно должен жениться на мне, если я нужна тебе просто в качестве модели, — возразила я. — Я и так поеду с тобой в «Высокие башни». И буду позировать тебе там. Нет никакой необходимости…
— Необходимость есть, — возразил Гленн и прижал к себе мою голову, погрузив длинные пальцы в волосы.
Зачем тебе выходить замуж? — шептал мне внутренний голос. Зачем отказываться от своих надежд? Но я не хотела прислушиваться к нему. У меня не было никаких шансов снова встретить того, о ком я мечтала все эти годы. Так почему бы не начать новую жизнь?
Я слушала сильные удары мужского сердца и начинала испытывать какое-то странное чувство: то ли нежность, то ли страх.
— Только не подумай, что я покупаю тебя в качестве модели, любимая, — сказал Гленн. — Ты для меня — ответ на многие вопросы. Ты олицетворяешь свободу, спасение, успех — все. Я не могу не стремиться навсегда связать с тобой жизнь.
Какие странные слова он использует: «свобода», «спасение», удивленно подумала я. Надо будет расспросить его об этом. Но эти мысли тут же улетучились у меня из головы.
Разумеется, Гленн не ответил бы на мои вопросы. Он намеренно не рассказывал мне ничего, чтобы не спугнуть. А я радостно поддалась на его уговоры и, словно мотылек, летящий на пламя свечи, бездумно бросилась навстречу своей судьбе.
На этот раз я не испытывала ощущения головокружительного взлета, и мне показалось, что это настоящая любовь — такая, какой она и должна быть. Я готова была подарить себя тому, кто так нуждался во мне. То, что я только даю, а Гленн только принимает мой дар, не смущало меня. Я убеждала себя, что такое случается часто, и никто еще не пострадал от этого. А главное, что это гораздо лучше, чем моя первая мучительная любовь, которая никому не была нужна.
Я искренне желала дать Гленну все, в чем он нуждался, и в то же время освободить его от всего, что мешало ему работать. Я убеждала себя, что именно это он подразумевал под «свободой» — способность работать, вернуть прежний талант, который дал бы ему утраченную уверенность в себе и возможность самореализоваться. Разумеется, я и сама хотела получить свободу — освободиться от мужчины, который однажды держал меня в объятиях, позволил рыдать у него на плече, а потом спокойно, но твердо выбросил меня из своей жизни.
На мою просьбу об увольнении в музее отреагировали очень спокойно, и последующие несколько дней пролетели в головокружительной спешке. Гленн не собирался ждать, поэтому у меня было очень мало
