— Похоже на то, — отвечает она с какой-то непонятной мне грустью.
— Да! — восклицаю я. — А как же книга?
— Ты говоришь о том волшебном фолианте, который ты как-то одновременно и читаешь, и пишешь, в котором сохраняется все, что ты говоришь, думаешь и набираешь, причем режимы легко переключаются сами собой? О книге, которая каким-то магическим образом фиксирует деятельность твоего сознания в реальном времени? Об этой книге ты говоришь?
— Ну, если посмотреть с такой стороны, звучит, конечно, не очень-то правдоподобно.
— Я не говорю, что ее не существует. Она вполне реальна. Я просто говорю… Что же я хотела сказать? А! Извини, я сегодня с утра как-то немного не в себе. Давай я лучше покажу наглядно. Открой книгу.
Я открываю наугад.
1) любое перемещение, при котором время, прошедшее для перемещающегося, отличается от времени, замеренного сторонним наблюдателем;
2) хроноповествовательный сдвиг, который создает ощутимый несемантический зазор между внутренним, личным временем перемещающегося и временем, принятым по умолчанию большинством других людей.
— Видишь? Совершенно случайно здесь написано именно о том, о чем мы говорим сейчас. Разве не странно? На самом деле эта книга — нечто такое же ненастоящее, как само понятие «настоящее». Но ненастоящее не значит «нереальное», «несуществующее». Она так же реальна, как и все в этом не- настоящем мире, в этом НФ-мире. Так же реальна, как ты сам. Лестница с картины Эшера, которую можно изобразить, но не построить. Нечто невозможное, самоисключающее, и все же реальное. Реально существующий объект. Вот книга. Вот ты. И она, и «ты» — понятия, имеющие полное право на существование, более того, необходимые человеческому разуму для решения стоящей перед ним задачи — расставить по порядку различные события, выстроить все поступающие из внешнего мира данные в некую последовательность, которая соответствовала бы твоим интуитивным представлениям о причине и следствии, расположить порции, кванты твоего существования так, чтобы в них ощущался хоть какой-то смысл. Ты видишь все через маленькое окошко, через иллюминатор, такой же, как здесь, в капсуле, в твое поле зрения попадает только крохотная часть вселенной, и мозгу приходится идти на разные ухищрения, чтобы домысливать остальное, чтобы жить во времени. И это правильно, так и должно быть, но, с другой стороны, как ты думаешь, сколько занял этот рассказ? Уж наверняка больше сорока секунд, верно? А на самом деле ничего подобного.
Ее лицо снова превращается в часы.
11:46:55.
11:46:56.
Выбор у меня следующий: три возможных варианта.
Вариант номер один: я могу остаться здесь и изменить прошедшее, то есть произошедшее. Мне нужно всего лишь переключиться на другую передачу, снова, всего на секунду, перейти на нейтраль, проскочить мимо назначенной точки прибытия. Сбежать от себя. Не знаю, чем именно это обернется, но все будет точно по-другому. Сейчас я спокойно могу перебраться в другую, соседнюю вселенную — как хотела сделать та девушка из Чайна-тауна. Выйти из своей хронолинии. Из своей жизни. Но это означает отказаться от движения вперед, означает бросить отца, оставить его в той ловушке, в которую он попал, — чем бы она ни была.
Вариант номер два: пусть все идет как идет. Отдаться на волю сюжетного притяжения и двигаться все по тому же замкнутому контуру, не пытаясь вырваться за пределы тороидального векторного поля своей судьбы. Пойти по самому простому пути, не требующему никаких усилий, по пути наименьшего сопротивления. Ну и что? Что тут такого?
И есть третий вариант. Выбраться из капсулы и встретить то, что будет, лицом к лицу. Вместо того чтобы плыть по течению, попробовать, каково это — стать главным героем своего сюжета. Будет вот что: мне придется предстать перед самим собой, увидеть себя настоящего. И да, мне будет больно. Все кончится моей смертью, и ничего не удастся изменить. Такова данность. По-другому не бывает. Можно так и остаться марионеткой в собственном теле, переложив всю ответственность на судьбу, ведь любые мои действия уже записаны где-то и заранее известны, я и на йоту не могу отклониться от них, не могу сделать лишнего движения ни рукой, ни ногой, сказать чего-то иного, чем сказал, не могу даже посмотреть в другую сторону. Я не властен в своих поступках. Но я властен в своих решениях. Где-то между предопределением и свободой воли существуют эти неуловимые, ускользающие интервалы, лакуны волюнтарной неопределенности, пустоты, содержащие в себе самое главное, материально-эфирное всё и ничто, разделяющее и связывающее воедино ткань времени, ткань сюжета, ткань судьбы. В этих промежутках, на этом уровне не действуют законы НФ-бытия; ни науке, ни фантастике здесь не место. В них заключена самая непостижимая фантастика — фантастика настоящего времени, фантастика текущего момента.
Итак, вот стоящая передо мной альтернатива: позволить событиям двигаться по накатанной колее или совершать все то же самое уже осознанно. Жить в настоящем, по-настоящему, рискуя проиграть — и зная, что неизбежно проиграешь в конце.
Со стороны то и другое будет выглядеть одинаково. Все верно, так оно и есть. Что так, что так закончится все одинаково. Что так, что так в некий момент времени я все потеряю. Различие в том, что это может стать моим собственным решением, моим сознательным выбором. Это может стать моей жизнью, где я буду принимать решения и нести ответственность.
11:46:57.
11:46:58.
— Все было не так, как я думал, — говорю я.
МИВВИ подтверждает мои слова крайне официальным звуковым сигналом, потом с грустью смотрит на меня и вздыхает:
— Да.
— Мне-то казалось, что если я найду отца, то смогу вырваться из петли. Что он спасет меня, что от него я получу ответ на все вопросы. На самом деле всё наоборот, и ответа никакого нет — есть выбор. Если я хочу найти отца, если хочу вновь увидеть его, я должен покинуть эту петлю, выбраться из своей коробки.
— Ты знаешь, что не сможешь ничего изменить — ни слов, ни поступков, — говорит МИВВИ. — Иначе окажешься на другой хронолинии. Тебе останется только принять неизбежное.
— Знаю.
— Ты получишь пулю прямо в живот, — напоминает она мне.
— Знаю.
Нарисованные черты МИВВИ смягчаются, ее лицо светится красотой и каким-то неуловимым, грустным знанием. Оно словно говорит: «Я так надеялась, что этот день никогда не придет», — и в то же время: «Пора». Я никогда прежде не видел ее такой и понимаю вдруг, как много я не знаю о ней: столько незадействованных возможностей, ни разу не запущенных модулей и подпрограмм, столько незаданных вопросов, а значит, неполученных ответов. Я использовал ее не лучшим образом, и многое в ней так и осталось нереализованным.
— Ну, в общем, это… Не знаю, что и сказать… — успеваю промямлить я, прежде чем МИВВИ не выдерживает напряжения. Что ни говорите, а что такое неловкость по-настоящему понимаешь только при виде ПО стоимостью в три миллиона, плачущего навзрыд.
И почему я не был к ней добрее? Вообще, конечно, относился я к ней неплохо. Нормально относился. Хотя что такое нормально? Нормально — это ничего не значит. Мне нужно было уделять ей больше внимания, мне нужно было уделять больше внимания всем: маме, отцу, самому себе. Даже Лайнусу. Даже той потерянной девушке из Чайна-тауна.
МИВВИ была для меня больше, чем просто операционная система. Все эти годы она была моим
