(страшно вымолвить) даже к Господу Богу! Любовь моя, любовь моя с огромным пушистым хвостом, в павлиньих перьях, исколотая шипами последних роз, танцует под дождем с цветным зонтиком.
Нет, не было нам покоя в ту ночь. Гелка прилетела из сада на свет нашего ночника как бабочка; из ее длинного и сумбурного монолога я понял только то, что она просится к нам в кровать и, указывая на Ботаника Багратиона, обещает, что будет так же спокойна. Гелка настаивала и принялась целовать мне ноги. Я отбрыкивался и отпинывался от нее, но она все-таки устроилась на полу и претворилась спящей. В конце концов, это был ее выбор. Я сбросил ей Ботаника для компании. Узнав, что на нем мои трусы и майка, она завизжала от восторга и отдалась в его плюшевые объятья. Но это были опасные объятья, потому что утром я обнаружил, что Ботаник мертв… Смешная Гелка, она всадила в его тряпичное сердце столовый нож! Это был симптоматичный акт — вся ее любовь ко мне, давно перешедшая в ненависть в лабиринтах женской души, нашла такой способ самовыражения. Я только усмехнулся и подмел просыпавшиеся опилки. Рыжая дрожала и извинялась, Денис обнимал Багратиона и начинал заштопывать «рану».
Я вышел в сад. Упал в траву. Пианист, пьяный с утра, жарит шашлык и рассказывает мне о своей любви к солдату… Мне смешно. Мне смешно, потому что Рафик пьян ужасно и язык его заплетается.
Что произошло в тот последний день? Ворон как-то надсадно и долго каркал на шпиле, когда к воротам на раздолбленном «Урале» подъехал участковый мент в фуражке набекрень, из-под которой выбивались его пышные кудри. В сущности, комическое существо — мне сразу же захотелось приколоть ему на фуражку розу или пион и попросить сыграть что-нибудь на довоенном туберкулезном баяне. Ну, например, вальс «На сопках Манчжурии». Но деревенский ментяра был явно не в музыкальном настроении. Он неуклюже спрыгнул с седла и походкой заводного солдата направился к дому. Участковый пинком распахнул входную дверь. Раф оторопел и с шашлычным вертелом побежал за непрошеным гостем. Когда я вошел в гостиную, то увидел, что Рафик оттаскивает участкового от солдата и кричит:
— Я повторяю, товарищ сержант, что я солдата вам не отдам, он на моей территории. Если бы вы в лесу его поймали — другое дело, а сейчас я прошу вас покинуть мой дом, куда вы вошли без разрешения. У вас даже ордера на арест нет, так? Предъявите мне ордер:
Гелка кричит с лестницы, перегнувшись через перила и потрясая бутылкой:
— Этот дом считается территорией непальского посольства, здесь вам не Россия. Уябывай, сержант, не ломай нам кайф.
Но он сопел, вцепившись в солдата, не сдавался и оттолкнул Рафика в угол комнаты. Пианист загремел на пустые бутылки, сжимая в побледневшем кулаке оторванный погон.
Участковый снял с ремня наручники, а мне пригрозил пальцем:
— Вы, вы все здесь укрываете дезертира… И за оскорбления, за оторванный погон ответите, и за вооруженное сопротивление блюстителю правопорядка, — при этом он указал на шашлычный вертел, лежащий на полу. — Пидарасы! Я знаю, чем вы все здесь занимаетесь. Я обещаю, что этот притон будет ликвидирован в ближайшее время!
Гелка изумленно вскрикнула и с лестницы вылила на сержантскую фуражку содержимое своей бутылки. Участковый покраснел от негодования, выругался и, выкручивая Алексею руки, потащил его к двери: Но в дверях вдруг появился Арсений со вскинутым ружьем. Его покрасневшие, залитые вином глаза были холодными и злыми — Бог знает, что творилось в его голове. Может быть, он все партизанил где-то в своем внутреннем Приднестровье и повиновался законам лесного бандитского братства. Сержант оторопел и выпустил Алексея. Солдат сел в кресло, опустив голову. Мент снял фуражку, вытер рукавом вспотевший лоб и заискивающе-ласково произнес:
— Арсений, а ты как оказался в этой гнилой компании, а? Ты же наш мужик… Ты… это… опусти ружье-то. Я вижу, что ты не в себе. Мы же с отцом твоим познакомились… Да я тебя прошу, убери эти стволы.
Монументальный Арсений почему-то вздрогнул и опустил ружье. Далее все произошло в какие-то секунды: участковый схватился за кобуру и вдруг крякнул как утка. Глубоко вздохнув, он почему-то растеряно улыбнулся, и когда милиционер медленно повернулся ко мне спиной, я увидел, что ему в спину всажен нож — почти по самую рукоятку. Нож с наборной ручкой, которым Рафик еще полчаса назад рубил мясо на шашлык.
Сержант опустился на колени, правой рукой он все еще держался за кобуру. Когда же он почти вытащил свое табельное оружие, Арсений оглушил его прикладом. Сержант упал и больше уже не поднимался — он только хрипел, икал и вздрагивал.
Денис, выбежавший из спальни на дикий визг Гелки, стоял наверху лестницы — испуганный, растерянный, прижимая к груди книгу. Я увел его обратно в нашу комнату. Он плакал, отбивался от меня, бился головой о стенку кровати. Я как мог сдерживал его и успокаивал. Когда Денис немного пришел в себя и сам прижался ко мне, я хлебнул водки из горлышка и объявил, что мы срочно уезжаем домой. Бельчонок молчал, долго смотрел в окно и вытирал кулаком последние слезы. В саду вовсю пели птицы, пышно цвело, и небо было таким спокойным, как будто ничего не произошло, а только душа этого сержанта гуляет по саду, удивленная освобождением, и пытается завести мотоцикл с коляской… Нет, хорошее лето все-таки выдалось!
Но момент пробуждения не наступил, и тело убитого человека не испарилось после позитивных медитаций и раскаяния. Не могу поверить, что мой Рафик убил человека. Даже звучит странно: «Рафик убил человека». В гостиной они сейчас сидят и обсуждают как избавиться от тела, что делать с мотоциклом. Наивные: Когда я увидел, что у ворот остановился военный уазик, я понял, что ситуация больше не поддается контролю.
В уазике их было пятеро или шестеро, и двое из них побежали к дому. К ним навстречу вышел Рафик, он едва держался на ногах. Они о чем-то говорили в саду, но я слышал только выкрики пианиста: «Это частные владения… я не приглашаю вас в дом… да, солдат был вчера и ушел рано утром… нет, я не знаю его имени и не могу пригласить вас в дом… этот мотоцикл участковый оставил вчера… я не знаю… я ничего не знаю…» Но они о чем-то все-таки договорились, и один из солдат направился с Рафиком в дом, а другой возвратился к машине. Когда же они подошли к крыльцу, я услышал оглушительный выстрел. Даже стекла зазвенели и умолкли птицы. Стрелял приднестровский герой с веранды. Сопровождающий солдатик был только ранен. Державшись за плечо, он побежал назад к машине, но второй выстрел в спину свалил его наповал — парень упал около беседки в кусты крыжовника. Мне почему-то показалось, что второй выстрел был даже громче — лепестки жасмина осыпались на крыльцо.
Гелка ворвалась к нам в спальню, глаза ее были безумны. Она заикалась: «Андрей, Денис, бежим отсюда, смотрите какую они тут свору устроили!..»
Машина отъехала от ворот, и через минуту кто-то из-за забора крикнул в мегафон: «Обещаем, что всем вам будет пиздец, если не сложите оружие. Выходите из дома по одному и руки за голову. Иначе мы будем стрелять на поражение».
— На поражение? Что это значит? — спросила Гелка. Я буквально затолкал под кровать ее и Дениса, приказав им не высовываться ни при каких обстоятельствах, а сам спустился в гостиную.
Арсений выглядел как Рембо: голый торс, сигарета в зубах, патронташ вокруг бедер, любовно поглаживает стволы своей двустволки. Наверное, он был глуп.
Раф размахивает пистолетом, вытащенным из кобуры участкового, но сам он бледный и жалкий. Предупреждает меня: «Не подходи к окнам!» Олег забился куда-то в угол, присосался к бутылке, а проклятый солдат подает всем стаканы со словами: «Ну что, мужики, выпьем перед полетом:»
— Да вы все с ума сошли! Это же все по пьянке! Надо сдаваться, хватит играть в героев, нас же всех тут распишут через минуту! — сорвался я и умолк, потому что пианист выплеснул мне в лицо водку и выпалил:
— Слушай, Найтов, возвращайся в спальню. По пьянке или нет, но нам отступать некуда. Видишь, как моя комедия разыгралась! Последний акт, Найтов. Я дождусь занавес:
Арсений похлопал меня по плечу. Рафик запел: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“» и завел пластинку с романсами, врубив полную громкость.
Из сада грохнули выстрелы.
— Это пока предупредительные, — спокойно предупредил Арсений и захрустел огурцом, которым закусил свои боевые полстакана.
