Вдруг, в этот момент, когда, казалось, ситуация накалена до предела и нестерпимо пахнет жасмином, смертью и порохом, я почувствовал крайнее безразличие к происходящему. Мне стало смешно и горько, и мои друзья показались мне чужими и посторонними мужиками, точно я был героем из совсем другой пьесы, по нелепой ошибке попавшим в бездарный фарс с клюквенной кровью и бутафорскими выстрелами. Боже, почему так нестерпимо разит жасмином?
— Почему у тебя в саду так много жасмина? — спросил я Рафика шепотом.
— Что? — он не понял вопроса.
— Почему жасмина так много?
— А? Какого еще жасмина?
«Минута на размышление!» — орал мегафон. Арсений выстрелил по направлению этого металлического голоса, и в ответ из сада по окнам гостиной сыграли хорошую автоматную очередь. Посыпались стекла. Олег, закрыв голову руками, лег на пол и закричал:
— У нас здесь женщины и дети!
— Я знаю, что ты женщина, — оборвал его солдат. — Раф, дай мне пистолет, я посеку их с кухни:
Я пожал плечами, допил свою водку, взял с полки книгу Бунина, возвратился в спальню, лег на кровать и спокойно стал читать вслух. Денис выглянул из своего убежища, но я опять затолкал его под ржавые пружины. Началась настоящая перестрелка. Бойня.
Чтобы проверить серьезность намерений атакующей стороны, я подполз к окну с Ботаником Багратионом и выставил его ушастую голову в клетчатой кепке. Моментально голова покатилась по полу, рассыпая опилки. Пули разнесли застекленный офорт над кроватью. Парусник.
Денис, несмотря на мои протесты, подполз ко мне и, обняв, долго смотрел мне в глаза. Он поцеловал меня в губы и сказал: «Я люблю тебя. Навсегда. Прости меня».
Он сказал: «Я люблю тебя навсегда. Прости меня.» И вдруг встал в полный рост. Точнее, как-то подпрыгнул. Я не успел удержать его.
Я не успел.
Я ничего не понимал.
Неведомой силой его отбросило на кровать. Как куклу. Он даже не вскрикнул, а просто вдруг упал на кровать от сильного толчка — как кукла.
Я подумал, что этого не может быть, потому что так не бывает, потому что я ничего не понимал: я видел брызги на подушке, маленькие капли и побольше. Видимо, кто-то раздавил спелую вишню. Почему Рафик не сменил нам наволочки? Разве так принимают гостей? Он хороший, Рафик, только совсем ребенок, как и все мы. Мы дети все-таки. Мы совсем недавно сбросили крылья, когда немного повзрослели. А Денис никогда не повзрослел. Он никогда не постареет, он навсегда Денис, и я его вечный любовник, и скоро вырастут наши яблони, и мы будем срывать тяжелые, сладкие яблоки:
Яблоко — это плод. Плод — не обязательно яблоко. Плод это плод. Все дает плод. Жизнь дает плод. Ничего не цветет напрасно, потому что цветение — предвосхищение плода. Кажется, время обеда: Где же шашлыки, обещанные Рафиком?
Пластинку в гостиной заело?
…Вот, стою у окна и смотрю в сад. Почему не стреляют? Вот же, я стою у окна! Нужно поставить в саду шезлонги с веранды, я буду читать ему Книгу, а на ночь расскажу ему сказку о мальчике, который склеил огромный воздушный шар, пригласил всех своих друзей, и все они полетели на каникулы в Австралию. И даже родители не узнали, что дети улетели в Австралию, ведь они никому не сказали об этом. Скоро в нашем географическом пространстве наступит осень, будет больше дождей и грусти, точнее — грустной радости, будут капать свечи на церковный бархат, и мы будем стоять перед Господом на коленях, и Господь все простит нам на много лет вперед, потому что если не Он, то кто же еще простит? Ты пойдешь в школу, и я куплю тебе новые ботинки, ведь те, старые, совсем уже пошарпаны. Смешные у тебя ботинки, сколько дорог они протопали вместе со мной! Гелка, где мой бинокль? Кто эти люди?
Денис, мальчик мой, я не одинок в своей осенней скорби. Кто не испытывал этой боли? Но в моей душе есть место и для грустной радости. Самой грустной радости на свете. А моя грусть? Что моя грусть? Это как первый дождь на свежую могилу. Я снова научусь жить и верить, я построю новый мир, я проснусь по новым небом, Денис, но я всегда, слышишь, всегда буду любить тебя.
Ты видишь, я окончательно и безнадежно повзрослел, врос могучими корнями в землю. Прости меня.
Арлекины забыли, как делать настоящие чудеса, и стали показывать просто фокусы.
Я знаю, что там, в твоем раю, в том месте без пространства и времени, там просто хорошо. И много света. Я знаю.
Ты всегда со мной — в свежести жасмина и в благоухании свежих роз, что я купил в киоске аэропорта перед отлетом на новую землю. Это не отъезд, а именно перелет, скачок, прыжок, прорыв. Ты был в моей жизни, чтобы научить меня любить. Я же не научил тебя ничему. Но ведь ты был счастлив со мной, правда?
Что осталось? Жасмин облетает на гранит: Конфетные бумажки, театральные программки прочно забытых спектаклей, бутылка со слезами арлекина, сквозняки в комнатах и плюшевый мишка в моем в пилотном кейсе. Мальчик, высветивший мою жизнь театральным прожектором. Мне бы выплакаться в твой колючий свитерок, что до сих пор пахнет тобой. Мне бы снова оседлать свой мотоцикл и мчать от Либры к Аквариусу. Наши опалы. Наши Аметисты.
…Той осенью мы вернулись с Гелкой в то невеселое поместье. Жасмин совсем облетел. Исполняя странную, последнюю волю пианиста, мы сожгли дом дотла. Буквально — до тла. Так что сгорела вся параферналия, вся меморабилия. Ничего не осталось, кроме воспоминаний. Это было жертвоприношение. Да о чем я пишу — ты же все знал… Ты сделал свой выбор, отказавшись взрослеть. Наверное, поэтому я никогда не мог представить тебя взрослым.
Ты — в своем плодоносящем детстве, с любимыми игрушками. А у меня осталась только память о потерянном рае. Но скажу в оправдание — я выполнил первое обещание (может, и не столь качественно, но ты же знаешь мою вечную поспешность и поэтическую косноязычность) — я написал нашу историю. Живи вечно.
Что касается моего второго обещания, то я его тоже почти выполнил, но пусть это останется между нами.
Я люблю тебя.
До встречи!
22 апреля 1993 г.
Брайтон.
