исправим. Я натянула сапоги, куртку, вышла на цыпочках в коридор, помедлила секунду у двери, за которой спала моя мать… Тихонько открыв дверь, вышла из квартиры.
Несмотря на ночное время, по Белградской мчалось много машин. Этот город никогда не спит… Ох уж эти машины, как говорит наш шеф. Я подняла руку, и тут же подержанная иномарка, пронесшаяся мимо, остановилась и начала сдавать задом. Еще бы ей было не остановиться, увидев такую шикарную девицу в полупрозрачной юбке из небулосского шелка.
— Работаешь, красавица? — с надеждой поинтересовался он.
— Работать придется вам, — заявила я. — Мы едем на Садовую, и я плачу вам сто баксов. Я плачу вам вдвое больше, если вы по дороге ни разу со мной не заговорите.
Водитель послушно закивал головой. Всю дорогу он боялся вздохнуть, чтобы не упустить лишнюю сотню — и честно заслужил ее. Я выпорхнула из машины и свернула в темную подворотню. Навстречу мне гуртом вывалили пьяные подростки. Ну, пусть только попробуют пристать, подумала я. Задницу надеру соплякам. Нехороший блеск в моих глазах разбудил в подростках чувство самосохранения, и они благоразумно дали мне пройти.
Виктор Иннокентьевич ждал меня в халате поверх пижамы. Я быстро изложила ему смысл документа. Он вступал в силу с послезавтрашнего дня в случае, если завтра я не явлюсь лично его уничтожить. Я оставляла моей матери, Анне Равилевне Гурской, три четверти суммы, находящейся у меня на счету. Одна четверть доставалась Дмитрию Валентиновичу Сотейко, моему бывшему супругу. Конечно, разумнее было бы назначить им ежегодное содержание. Можно себе представить, как они распорядятся такими деньжищами. Но я сочла унизительным решать за взрослых людей, что им лучше. Если захотят накупить водки на все — флаг им в руки.
Постукивая каблучками, не чувствуя холода, я прошла по Садовой до улицы Ломоносова. Мне хотелось прогуляться пешком. Теперь, когда я твердо решила навсегда покинуть этот город, он больше не казался мне огнедышащим молохом. Но и его призрачная красота оставалась невластна надо мной — потому что я давно уже была в плену иной красоты. Цок, цок. Прыжок через лужу. Однако, как удобны новые сапоги. Каблук высокий, но я его почти не чувствую. И как удачно сочетание шелка и замши. В Шимилоре сапоги с платьем носят только крестьянки. Придется совершить революцию в столичной моде. Интересно, тамошние сапожники помогут мне в этом?
По улице Рубинштейна я вышла на площадь. Дом выплыл мне навстречу — огромный, серый «Летучий голландец». Я взбежала на крыльцо и холодными руками набрала код, который вспомнила в последний момент. В ночной тишине прогромыхал лифт. Я поднялась на третий этаж, достала из кармана ключ, подскочила к дверям…
Дверь была другая — в агентстве поменяли дверь и замок. Мои ключи были бесполезны. Такого удара я не испытывала за всю свою жизнь. Судьба отчетливо заявила мне: твое место здесь. А бунтовать против судьбы бесполезно. Я опустилась на грязный пол у двери в агентство и беспомощно закрыла лицо руками. Я то рисовала себе прыжок с моста в Фонтанку, то божилась прямо завтра, забрав у адвоката опрометчивый документ, взять билеты в какое-нибудь далекое далеко. А потом я решила сыграть с судьбой еще раз — и нажала на кнопку звонка.
Ожидать, что кто-то ночует прямо в агентстве, было так же глупо, как и рассчитывать на открытые двери. Обессиленная предыдущей неудачей, я равнодушно позвонила раз, два, три и готова была уже уйти не солоно хлебавши, когда дверь со щелчком открылась.
На пороге стоял Арсений — в ослепительно белой рубашке и галстуке. Очки он держал в руке, потирая усталые глаза.
— Жанна, ты?! — изумился Арсений, пропуская меня внутрь. — Какими судьбами? Ты же вроде как уволилась, я своими глазами видел приказ.
— А ты что тут делаешь? — вместо ответа спросила я. Мы зашли в секретарскую. Заветная дверь в кабинет — разумеется, закрытая — дразнила меня до умопомрачения.
— Я работаю, — охотно объяснил Арсений. — Шеф дал ключи и велел к завтрашнему утру подготовить отчеты за месяц. Я ведь теперь твою должность занимаю, сама знаешь, какая это возня. Знаешь, — доверительно сообщил он, — нам еще ничего не сказали, но, похоже, агентство закрывается. Я уже подыскал себе работу. Вот закончу тут, получу зарплату и — айда!
— Арсений, скажи, пожалуйста, сколько ты получаешь? — спросила я. Он замялся.
— Ну… Ну у тебя и вопросы!
— Не темни. Когда я была на твоем месте, то получала шесть тысяч в месяц.
— Ничего себе! — возмутился Арсений. — Мне шеф всего три положил. Какая несправедливость!
— Давай ее исправим, — согласилась я. — Я прямо сейчас дам тебе шесть тысяч за то, что ты откроешь мне кабинет директора, а самое главное — не будешь смотреть, что я там делаю. Никакого криминала, обещаю. А деньги — вот они, в сумочке.
Я потрясла коричневой замшевой сумкой с модными пайетками. Арсений растерянно переводил взгляд с сумки на директорскую дверь и обратно.
— Н-ну, не знаю… А ты точно не собираешься совершить ничего противозаконного? Может, все-таки объяснишь, зачем тебе это надо?
— Нет, — отрезала я. — Некогда выдумывать. Или соглашайся, или я пошла.
— А, была — не была, — махнул он рукой. — Открываю.
Он повозился с замком и распахнул передо мной дверь в кабинет шефа. Дрожа от нетерпения, я бросила сумку на стол.
— Вот. Сумочку тоже возьми. Она новая и дорогая, там внутри даже бирка валяется. Подаришь какой-нибудь подружке, она оценит, гарантирую. И — не подглядывай! Закройся у себя в кабинете и раньше чем через четверть часа не выходи.
Схватив сумочку, Арсений молниеносно исчез. Я вошла в кабинет. Теперь надо двинуть вот этот стеллаж… Меня вдруг прошиб холодный пот. Что если фраматы уничтожили потайную дверь? Им самим она не нужна… С такими мыслями тебе бы дома сидеть, зло прикрикнула я на саму себя и толкнула стеллаж. Он послушно отъехал в сторону, открыв вход в коридор, освещенный мигающими голубыми лампочками.
Вот и все. Скорее всего, коридор приведет меня на Базу, а там мне останется найти дверь, через которую я впервые попала в Лаверэль. Но я тянула время. Мне было не по себе. Даже если сейчас у меня все получится, это не решит большинства проблем… Я подошла к окну и открыла жалюзи. За окном горели оранжевые фонари ночного города. На миг я ощутила острую тоску от предстоящей разлуки: мой Петербург… Его давно уже нет, он потерялся в рекламных щитах и роскошных витринах. Мой Петербург — это апрельский лед на Неве и солнечная набережная. Отец ведет меня за руку, а я семеню, чтобы поспевать за ним. Он говорит:
— Шире шаг, Жаненок. Маленькими шагами ты быстрее устанешь.
Город хватался за меня цепкими щупальцами воспоминаний, тысячей нитей, которые, оказывается, держали меня здесь. И одновременно усиливался страх: по ту сторону коридора я окажусь среди изгоев, на которых объявлена охота. Кучка землян против всемогущих фраматов… Трудно ли предугадать исход? Не проще ли и безопасней любить Лаверэль, оставаясь здесь. Ведь совсем не обязательно обладать тем, что любишь… Так говорят фраматы. Но они — другие. Они смогли отказаться от обладания и свысока смотреть, как гибнет их мир. Но даже среди фраматов есть те, кто готов защищать то, что любит.
Я не имею права остаться. Надо найти друзей — по крайней мере, они должны знать, что им угрожает. Надо попытаться предупредить всех агентов. Теперь у нас не будет связи с Базой. Но это была лишь иллюзия поддержки, на самом деле мы были предоставлены своей судьбе. Зато теперь не будет приказов, мы перестанем действовать как марионетки… А самое главное, в Лаверэле я не буду одинока. Там остались самые близкие мне люди. Сэф. Денис. Нолколеда. Бар… да, он тоже. И отец. Где-то в далекой Небулосе потерялся мой отец. Я была уверена, что он жив: богиня Гюана не берется выполнять нереальные просьбы…
Я вошла в коридор, и голубые лампочки приветственно вспыхнули. Достигнув выхода на Базу, я решительно толкнула дверь и выбралась в знакомое помещение, залитое белым светом. Сразу же послышались голоса; какой-то фрамат перебежал из одного сектора в другой. Еще двое, взволнованно переговариваясь, направлялись в мою сторону. Я разобрала слова «передатчики» и «поисковая группа».
