– Зверь – для лесу, мужик – для миру. Всякому от бога. Тошно мне тут, Василиса, на село охота.
– Сказывал же дед Матвей: на село нам нельзя, живу не быть. Не ты ль, Афоня, кабальные грамотки у приказчика схитил? Не ты ль их с Иванушкой на костре жег? Ни бог, ни царь тебя не простят.
– Не простят, пожалуй, – сокрушался Афоня.
По весне и вовсе Шмоток затосковал; ни ест, ни пьет, ночами не спит. Как-то спозаранку поклонился Василисе до земли и молвил:
– Уж ты прости меня, голубушка. Добегу до села, хоть глазком погляжу. Гляну – и вспять.
Но вспять Афоня не вернулся. Схватили его в Богородском – и к князю; тот из Москвы на село наведался.
– Аль нагулялся в бегах? – осерчало спросил Теля-тевский.
– Нагулялся, отец родной! – бухнулся на колени Афоня. – Нету мне жизни без села. Хошь кнутом бей, хошь голову руби, но тут останусь. Своя-то сторонушка и собаке мила, батюшка.
Телятевский призадумался. Вина за мужиком тяжкая: слыхано ли дело, чтоб кабальные грамотки воровать. Правда, то лиходейство Иванки Болотникова. Это он мужиков на бунт поднял, он же и грамотки пожечь замыслил. Сей же бобыль всегда жил мирно, нрав у него не бунташный.
– Ну вот что, смерд. Губить тебя не стану. Посажу на пашню.
– Благодарствую, отец родной!
Афоню выпороли. Телятевский после страды отбыл в стольный град. Василиса с Никиткой явились в село.
С той поры минуло немало лет.
Глава 2 ЦАРЕВ ДОЗОРЩИК
Заповедные лета не порадовали князя Телятевского. Бывало, в мужиках нужды не знал: что ни Юрьев день, то новоприходцы. Тянулись оратаи в богатую вотчину. А сколь тиуны тайным сговором от захудалых помещиков вывезли! Но вот царь на Юрьев день заповедь наложил, закрепив оратая за владельцем.
«Худо то боярам, – раздумывал Андрей Андреевич. – После Юрьева дня никто уж не придет, и переманить нельзя: государев указ строг. Живи тем, что бог послал, мужика держи. А мужик ныне в большой цене – где оратай, там и хлеб».
Но удержать мужика было тяжко. Воеводские и Губные избы1 в запарке великой: к каждой деревеньке сыскных людей не приставишь. Пустели боярские вотчины, нищали. Ни хлеба, ни денег, ни кож, ни холстины, ни меда, ни воска… Чем хочешь, тем и живи.
Телятевский же пока жил с запасцем. И торговлей, не в пример спесивым высокородцам, не гнушался. Скупал, перекупал, в неметчине и за морем товарами промышлял. Не бедствовал. Однако ж год от года кормиться вотчиной
apos;Губные избы – учреждения, занимавшиеся расследованием уголовных дел, борьбой с преступниками и т. д.
становилось все труднее: мужик побежал на южные окраины. Деревни обезлюдели, нивы запустели, оскудели боярские житницы. Кабы не запасы, довелось бы и Теля-тевскому познать разорение.
«Все дело в мужике, – не раз думал Андрей Андреевич. – Ни бог, ни царь, ни вотчинник не в силах даровать державе хлеб. Удержать смерда! Удержать во чтобы то ни стало!»
Но мужиков и половины не осталось, а платить с вотчины надо за всех. Сидит ли мужик на пашне, нет ли, а налог государю подай. Таков царев указ.
Телятевский надеялся на новую перепись. Но государевых дозорщиков – на разрыв. Пришлось в приказе дьяку – мзду сунуть – десять рублей да богатую шубу. Дьяк остался доволен. И двух недель не минуло, как в вотчину наехали дозорщики – подьячий с тремя писцами.
Накануне же Андрей Андреевич собрал старост и тиунов.
– Езжайте по деревенькам и каждого второго крестьянина упредите, чтоб дозорщикам бобылем сказался.
Тиуны и старосты разъехались по вотчине, а князь уселся за подсчеты. Куда б с добром крестьян бобылями записать: за бобыля в государеву казну платить вдвое меньше. Лишь бы дозорщиков объегорить. Но увидев подьячего, Телятевский помрачнел. Старый знакомец – Малей Томилыч! Хитроныра из хитроныр. Вот уж удружил приказный дьяк!
Но и виду не подал, встречал дозорщика радушно:
– Малей Томилыч!.. В здравии ли добрался?
– В здравии, князь, – отвечал с поклоном подьячий. Был он худощав и подвижен, скуп на слова; одевался просто, чуть ли не по-мужичьи. Кафтанишко затасканный из грубого сукна, порты из крашенины, колпак войлочный, сапоги из дешевой телячьей кожи. Переобуй подьячего в лапти – вот тебе и крестьянин.
– В баньку с дорожки, Малей Томилыч?
– Недосуг, князь. Малость бы поснедать – да и по вотчине.
– Откушай, Малей Томилыч, откушай.
Угощал Малея щедро: снеди не приесть, вин да медов не припить. Но подьячий за столом не засиделся, похлебал лишь ухи да откушал щуки с чесноком. К пирогам же, мясным и сладким блюдам не прикоснулся, вина – чарки не пригубил.
– Чего ж так, Малей Томилыч? Аль снедь моя не по нраву?
– По нраву, князь, хлебосольство твое известно. Однако ж не обессудь, на трапезу не падок. Служба моя песья – по вотчинам рыскать – вот и держу себя в чер-шщ теле.
Две недели «рыскал» подьячий по вотчине; заглядывал в каждый двор, совал нос на гумна, в риги и овины, обегал мужичьи полосы, а потом изрек:
– Многонько у тебя бобылей, князь Андрей Андреич.
– Две сотни с тридцатью, – кивнул Телятевский. – Вноси в книги, Малей Томилыч.
– Внести недолго, а вот царю каково?
– Что каково? – насторожился Андрей Андреевич.
– Каково убытки терпеть? Бобылей-то у тебя, князь, и полста душ не наберется.
– Да ты что, Малей Томилыч! У меня все по закону. Да ты глянь в порядные.
– Порядные порядными, но крестьян твоих бобылями писать не волен. За ними и земли вдоволь, и лошаденки водятся. То крестьяне.
– Земли вдоволь? Да ныне ее паши не выпашешь. Сам же сказывал, что в Московском уезде засевается ныне лишь седьмая часть пашенной земли. Седьмая!
Спорил, доказывал, но Малея в семи ступах не утолчешь. Даже от мзды – диво дивное! – отказался. А отваливал Телятевский куш немалый. Ужель бессребреник? Ужель на Руси есть приказный, кой от мзды открещива-ется?{
В последний день, когда сидели за малым застольем в саду, подьячий молвил:
– Не откажи в милости, князь. В баньке бы на дорожку попариться.
– Изволь, Малей Томилыч… Парашка! Кличь банщика.
Девка, проходившая с бадейками по саду, остановилась, отвесила поясной поклон.
– Бегу, батюшка.
Подьячий проводил девку пристальным взором. Телятевский то приметил. Баньку сготовили на славу. Не успел Малей Томилыч войти в предбанник, как Телятевский позвал Парашку.
– Ступай в мыльню. Помоги государеву человеку раздеться. Да не будь дурехой, ублажи Малея. Награжу ужо.
Вышел из бани Малей Томилыч умиротворенный, глаза шалые. Отлежался на лавке и пришел с Дозорной книгой к Телятевскому.
– О ста рублях намедни говаривал. Пожалуй, приму сей дар на приказ.
– Сто?! – ахнул Андрей Андреевич. – Ослышался ты, Малей Томилыч. Жаловал вдвое мене.
