В четвертой (и последней) части книги рассказывается о том, как МНС, приехав по соцстраховской путевке в подмосковный дом отдыха, ощутил единство с родной природой и обрел совершенно ненужный ему душевный покой. Следовательно, в этой части опять-таки рассматривается сугубо научная проблема отношения человека к природе, а также вечная проблема: что произойдет, если наступит Вечный Мир и люди заживут как в подмосковном доме отдыха, то есть в полном благополучии и беззаботности. Об этом говорит четвертая истина бытия:
Если вы посещали пропагандистский семинар повышенного типа (а не может быть, чтобы вас не заставили его посещать!) и окончили Вечерний Университет Миллионов — Университет марксизма- ленинизма (а не может быть, чтобы вам удалось от него отвертеться!), то вам нет смысла пояснять, что эта истина бытия вполне согласуется с буквой и духом марксизма-ленинизма, ибо создание материально- технической базы коммунизма есть первое необходимое условие создания самого коммунизма. А какой дурак не хочет жить при коммунизме?!
Написав последнюю фразу и вдумавшись в нее, я вдруг ощутил коварство русского языка. С логической точки зрения эта фраза равнозначна по смыслу фразе «Все дураки хотят жить при коммунизме». Но не спешите радоваться. Из нее логически не следует, что если вы не дурак, то вы не хотите жить при коммунизме. Не следует из нее также и то, что если вы хотите жить при коммунизме, то вы — непременно дурак. Из нее следует только одно: если человек — дурак, то он хочет жить при коммунизме. И по логическому закону контрапозиции из этого следует: если человек не хочет жить при коммунизме, то он не дурак. А это уже кое-что значит! И обратите внимание: вывод получен исключительно по правилам логики.
Романтическая окраска
Я назвал свою книгу романтической повестью, хотя ее персонажи не совершают ничего такого, что принято считать романтикой. Они не ходят в глубокую разведку, не испытывают новых типов самолетов, не покоряют горных вершин, не дерутся на дуэли, не совращают графинь и не кидаются под вражеские танки. Они торчат в очередях, теснятся в автобусах, сидят на собраниях, считывают марксистские цитаты и копают картошку. Но романтика на самом деле есть не образ жизни, а состояние души. И в этом я тоже неоднократно убеждался на личном опыте. В юности, например, мне довелось ходить в разведку. Мы с приятелем всю ночь ползали на четвереньках, не испытывая никакого романтического чувства и думая только о том, как бы выбраться живыми обратно. Нам повезло: территория, по которой мы ползали, оказалась занятой не противником, а нашей воинской частью, потерявшей в панике ориентировку, и нас не заметили. Не думайте, что это было безопасно. Со своими у нас тогда расправлялись хуже, чем с немцами. Немцев хотя бы допрашивали и потом куда-то отправляли, а своих убивали на месте без всяких слов, ибо свои считались худшими врагами, чем чужие смертельные враги. Зато когда мы с приятелем (уже с другим, так как первого убили без всякой романтики) на спор проникли на охраняемый бензосклад и начертали на цистернах короткое русское слово из трех букв, нас буквально распирало от романтики. Опасность на сей раз была не меньшей. Часовой, запуганный наставлениями насчет диверсантов и угрозами штрафного батальона, готов был в любую секунду пристрелить даже кошку, крадущуюся в направлении поста. К тому же мы знали, что Особый Отдел расценит нашу акцию как идеологическую диверсию, и нам не миновать высшей меры, если попадемся.
Я надеюсь, у вас хватит ума не спросить, почему мы начертали именно то самое русское слово из трех букв. Вы и сами знаете, что это — единственное исконно русское слово, а остальные все слова русского языка («революция», «социализм», «коммунизм», «диктатура», «гегемония», «партия»...) заимствованы у иностранцев. И эффект от других слов был бы не тот. В первые же дни нашего пребывания в авиационной школе кто-то написал на двери караульного помещения слова «Пеньтюхов дурак». Так их даже не удосужились стереть, хотя Пеньтюхов был начальником материально-технической службы.
На что мы в тот раз спорили? На обеденную пайку черного хлеба. На двести граммов липкой массы, называемой почему-то хлебом. Из-за такого пустяка, скажете вы, идти на смертельный риск?! Вот именно! Романтика и состоит в том, чтобы подвергаться смертельному риску ни за что. Потому-то сталинские времена и были у нас романтическими в самом высоком смысле этого слова.
Есть и другой, более слабый вариант романтики: иметь много без всякого риска. Приведу пример романтики второго типа (иметь все без риска). Однажды во время бомбежки мы с приятелем (с тем самым, с которым ходили в разведку) забрались на кухню. Все прочие в это время прятались в бомбоубежищах — в глубоких щелях, вырытых в лесу вдалеке от казарм и столовой. Риска для нас не было никакого, поскольку немцы старались разбомбить прежде всего здание столовой (самое большое в городке) и потому попадали куда угодно, только не в столовую. Мы с приятелем буквально буйствовали от обжорства. Мы чувствовали себя как молодые книжные гусары перед первым боем или как молодые (и тоже, конечно, книжные) княжны перед первым боем. И я тогда впервые осознал, насколько правдивой была наша классическая русская литература. Не то что нынешняя.
Но не подумайте, что сытость, как таковая, была причиной романтического настроения. Я потом много раз наедался досыта без малейшего намека на романтику и обычно впадал в нее на голодный желудок. В этом пункте я полностью солидаризировался с Митрофаном Лукичом, который в установочном докладе «Зримые черты» красной нитью и черным по белому сформулировал тезис, согласно которому при коммунизме все будут романтиками. Я хотел было съехидничать по сему поводу, но осекся. Голос Митрофана Лукича в этот момент зазвучал так победоносно-торжественно, что задребезжали стекла во всем здании гуманитарных институтов Академии наук. Ммм-ы-ы-ы, гремел Митрофан Лукич, стрррроим комм-мму-нннизм не для того, чтобы нажраться!!! Нажраться и свиньи могут! Мы стрроим его для того, чтобы!!!
Для того, чтобы! Именно эти замечательные слова (а не бредни насчет «каждому — по потребностям») следовало бы написать на знамени победоносного коммунизма. Такой коммунизм у нас уже был, есть и будет. Таким мы его полюбили и не хотим никакого другого. Почему? Да потому, что это — сплошная и всеобщая романтика.
Предостережение
И все-таки не торопитесь с выводами. В нашей жизни все перепутано, искажено и перевернуто так, что часто не знаешь, что делать — плакать или смеяться. И потому мы изобрели смех сквозь слезы и рыдающий хохот. Когда мы, грязные и измученные, вернулись из той злополучной разведки, ребята покатывались со смеху, хотя печать скорой смерти уже отметила их пепельно-серые лица. Мы построились. Самозваный командир (его потом за это расстреляли) скомандовал: «С места песню! Шагом марш!» И мы
