помещений или лабиринтов…
– Вы, Александр Андреевич, ведёте себя неучтиво, – сухо сказал Острецов. – Хотя, наверное, имеете для дерзости основания. Да, после ваших изысканий были сделаны выгодные для меня открытия. Но это мой дом и дом моих предков, и все права на его тайны принадлежат мне. Я предлагал вам вознаграждения, но вы от них отказались, заявив, что поиски человека не требуют вознаграждений. Всё, всё, Елена Михайловна. Александр Андреевич, давайте прекратим на этом наше общение. Лена устала, и некоторые новости её нервируют. Скажу только в вашем присутствии. Я не собирался запирать её в Журинском замке, я бы купил для неё дом в Сан-Тропе или в Беверли-Хиллз, и она вольна была бы играть или сниматься у лучших мастеров театра и кино. И это не блажь Блинова… А теперь предлагаю вам завершить визит. Вы, как я догадываюсь, намерены побывать в ресторане «Лягушки». Самое время вам туда отправиться.
Хмелёва лишь робким полукивком головы попрощалась с Ковригиным.
– Я вас провожу, – сказал Острецов.
71
На лестнице вежливость вернулась к богатому человеку. А то ведь в последние минуты их собеседования Ковригину Острецов начал казаться рассвирепевшим. Отправляя Ковригина в «Лягушки», не намерен ли был Острецов смахнуть возмутителя спокойствия с мраморов восточной бани теперь уже не в Аягуз, а куда-нибудь подальше, скажем, в Катта-Курган с его хлопковым заводом? Или в бане с шайкой кипятка должен был поджидать Ковригина великоросский богатырь, на время – аравийский шейх, торговец коврами-самолётами?
– Извините, любезный Александр Андреевич, – сказал Острецов. – Погорячился. Или даже сорвался. Действительно, заслужил упрёки. Но и пережить недавно пришлось немало неприятностей. Хотел бы, чтобы вы погостили в Журине в спокойные для меня и для Елены Михайловны дни. По-прежнему остаюсь поклонником вашего литературного дара. Последние публикации «Записок Лобастова» меня в моих чувствах укрепили. Вы можете поработать в Журине над продолжением «Записок»…
– Спасибо, – сказал Ковригин. – Мысль об этом в голову мне не приходила.
– А жаль, – сказал Острецов. – Мне представляется, что вы не прочь были бы встретиться с Верой Алексеевной Антоновой и вашим спутником в зкспедиции за грецкими орехами, Паном Воробейчиком.
– Воробейчиком? – удивился Ковригин.
– Наш Пан-Силен любит представляться Врубелем, то есть по-польски – Воробейчиком. Но его сейчас нет в Журине. Он отправился в Мантурово Костромской губернии за пирожками. Какими-то особенными. И за резиновыми сапогами для своей ненасытной Каллипиги. На случай дождей. Но сейчас ей нужны новые валенки на гагачьем пуху, а за ними надо бежать в Калязин.
– Самоотверженные у вас фигуры в нишах, – сказал Ковригин.
– Самоотверженные, – согласился Острецов. – И изобретательные. И игруны. Видимо, сохранили собственные вековые качества и свойства персонажей их мифов. Нередко играют в привидения. А разговор с Паном-Силеном вам ничего не даст. Заболтает и наврёт. Но Каллипигу любит. Что же касается Веры Алексеевны Антоновой, то она наверняка со своей компанией ужинает сейчас именно в «Лягушках». И может быть, вы вызнаете от неё то, на что ответ я вам не дам.
«Экий проницательный господин, – подумал Ковригин. – Обо всём догадывается… И будто провидец. И душевед… Но открыть существенное не желает…»
– Я дам вам машину с водителем, – сказал Острецов. – Уже темно. А город наш вы знаете плохо.
– Спасибо, – сказал Ковригин. – Люблю бродить пешком по незнакомым городам. А Синежтур кажется мне уже почти своим.
– Смотрите, – сказал Острецов. – Буду беспокоиться. О том, как пройдёт ваше путешествие, мне сообщат.
Ковригин быстро вышел на улицу с троллейбусами, ведущую от Плотины к театру, гостинице «Империал» и ресторану «Лягушки». В небе над ним светился циферблат на чугунной башне местного заводчика и благотворителя Верещагина.
Невдалеке от входа в театр он увидел обувного маэстро Эсмеральдыча. Было сыро и зябко, но лёд со снежком на тротуарах нигде не затруднял движений прохожих. Эсмеральдыч (Или Квазимодыч? Нет, всётаки Эсмеральдыч) стоял под фонарём метрах в пятнадцати от театра, держал в руке толстую бельевую верёвку, служившую поводком для домашней, надо понимать, любимицы – белобокой козы («Козочки»), и что-то мрачно жевал, то и дело перегоняя языком жевачку из левого угла рта в правый. То ли «Орбит» с экстрактом барбариса, то ли бальный нюхательный табак из запасов Журинского замка.
Ковригин рот не успел открыть, как Эсмеральдыч спросил (а коза заинтересованно заблеяла):
– Ну, и как там, в Аягузе?
– Бешбармак. И не пахнет гуталином, – сказал Ковригин. – А так всё то же самое. Просторы и множество животных и насекомых, эти все бегают и летают босиком. И полно акынов.
– Что же вы там и не остались? – спросил Эсмеральдыч. – Стали бы акыном.
– Своих хватает, – сказал Ковригин. – А не остался из-за насекомых. От них всё тело чешется.
– Это понятно, – сказал Эсмеральдыч и подтянул веревку-поводок: – Сонька, не балуй! Не дёргай! Травы здесь нет. Дома сена хватит!
– А что вы тут мёрзнете под ветром и дождём? – спросил Ковригин.
– А из-за этого шейха Оболдуя-Аладдина, – и Эсмеральдыч указал на волшебно-сверкающий шатёр аравийского бизнесмена. – Взорвёт он город-то наш. И Плотину, и домны, и печи, и обозный завод. Естественно, и наши гуталины взлетят на воздух.
– С чего вы взяли? – спросил Ковригин.
– Никто не видел никаких ковров-самолётов. Да и какой дурак летает нынче на коврах-самолётах? Всё время везут в шатёр Оболдуя-Аладдина какие-то ящики, но это не ковры. Взрывчатка. И рожа у этого шейха – точно от террориста. Народоволец какой-то. Вера Засулич. Или ещё страшнее – Вера Фигнер. За день борода чёрная этого шейха разрослась. Бомбист! Потому и стою здесь, чтобы упредить действия злодея. А коза – чувствительная, у неё свои интересы, вот она и вызвалась заступить со мной в дежурство. Завтра же придётся переносить наше заведение от греха подальше. Негоже будет городу ходить в грязной обуви. Переедем в какое-нибудь недоступное варварам место. На Площадь Каменной Бабы, например. И помяните моё слово, у нас через два дня начнётся ковровый бунт. Если будут обнаружены на складах шейха Оболдуя-Аладдина ковры-самолёты, в чём я сомневаюсь, их тут же искрошат на ковровые изделия и украсят ими в своих жилищах стены и полы!
– И станут варварами, – сказал Ковригин.
– Но справедливыми варварами, – не согласился Эсмеральдыч. – Иначе шейх удерёт на каком-нибудь из своих ковров-самолётов в недосягаемые для налоговой полиции места.
– Вы противоречите себе, – сказал Ковригин. – То, по-вашему, никаких самолётов у шейха нет, одна взрывчатка. Но полагаете, удерёт от справедливого гнева на ковре-самолёте.
– Никакого противоречия нет, – проворчал Эсмеральдыч, выплюнул порцию прожеванного, наконец, нюхательного всё же табаку, выругался в устной стилистике сапожников. Спросил:
– Ведь вы куда-то шли?
– В «Лягушки», – сказал Ковригин.
– Вот и идите, куда шли!.. И не боитесь?
– А чего мне бояться! – легкомысленно заявил Ковригин.
– Рисковый вы человек! – воскликнул Эсмеральдыч. – Учёбе не поддаётесь! Сонька! Взгляни на клиента. Учёбе не поддаётся! Не бери с него примеру!
Сонька не только встала, но и подошла к Ковригину и потёрлась бородёнкой о чёрный носок его ботинка.
А Ковригин направился в «Лягушки». Эсмеральдыч с козочкой Сонькой остался в зоне бдительности, Ковригин же заметил приставленный к стволу липы, в трёх метрах от поста сапожника, дворницкий лом, два наточенных топора для рубки ковров, что ли, не лишней была бы тут и мясницкая колода с базара, послужившая элементом декорации на авансцене действа с Мариной Мнишек. Конечно, Эсмеральдычу было не до Ковригина. Но его неприязненное отношение к нему Ковригина удивило.
И в «Лягушках» гарсон-консультант Дантон-Гарик встретил его непривычно холодно. Будто бы даже стыдясь знакомства с Ковригиным, словно бы Ковригин был безобразник, учинивший здесь несколько дней
