либо самоочевидна, либо удостоверяется какой-то более высокой 'наукой'[9]. Так, согласно Аквинату, метафизика есть наука, поскольку ее первоначала самоочевидно истинны[10], тогда как теология является наукой по той причине, что ее первоначала, или предельные посылки, были сообщены Богом в откровении, а их истинность удостоверяется самим божественным знанием[11]. Другими словами, чтобы понять средневековых философов, мы должны изучить их язык, овладеть их специальным словарем - особыми значениями, какие они придают словам обыденного языка. Эта ситуация, конечно, не исключительна. Читая Канта, например, мы должны изучить значения специальных терминов, таких, как 'трансцендентальная аналитика', которые, конечно же, не входят в нашу обиходную речь. Такие мыслители, как Локк и Беркли, правда, не ставят нас перед необходимостью изучать подразумеваемые новые значения множества намеренно придуманных специальных терминов. Однако здесь мы вынуждены разгадывать особые употребления обычных слов, таких, как 'идея'. Свой собственный словарь - у Мартина Хайдеггера.
И даже Дж. Л. Остин, которого едва ли можно заподозрить в языковой помпезности, тоже ввел несколько специальных терминов, необходимых для выражения его мыслей.
В XII столетии англичанин Иоанн Солсберийский резко критиковал варварские лингвистические новшества философов и логиков. И с точки зрения ценителя чистой классической латыни его критика, несомненно, была оправданна. Однако вряд ли можно выдвинуть философски основательное возражение против изобретения специальных терминов в философии и логике, если они выполняют определенные функции и если эти функции не могут быть столь же успешно, и при том без громоздкого многословия, выполнены уже существующими терминами. Действительно, если средневековые мыслители хотели выразить и определенные понятия греческой мысли, и свои собственные идеи в сжатой форме, они вряд ли могли обойтись без словарных нововведений, против которых восставали литературные консерваторы вроде Иоанна Солсберийского.
Однако надо признать, что проблему понимания средневековых философов не разрешишь просто и единственно изучением их специального словаря. Например, когда Оккам говорит о терминах первичной и вторичной интенции, он употребляет специальные слова, но не так уж трудно понять, что он имеет в виду. Термины первичной интенции подразумевают вещи. Например, в утверждении 'человек смертен' слово 'человек' является условным знаком, который подразумевает людей - в том смысле, что смертность приписывается людям как предикат. Термины вторичной интенции подразумевают другие знаки. Например, в утверждении, что виды являются подразделениями родов, слово 'виды' подразумевает не непосредственно вещи, но имена классов, таких, как 'человек' и 'лев', которые уже подразумевают вещи. Однако когда Аквинат говорит, что Бог есть свое собственное существование и что он есть существование или бытие само по себе (ipsum esse), он выдвигает метафизическое утверждение, явно странное с точки зрения обыденного словоупотребления и не могущее относиться ни к чему, кроме Бога. В каком-то смысле, конечно, понять это утверждение[12] - значит понять, как употребляются специальные слова. Но это не есть просто пример логической классификации. За этим стоит некая метафизика.
Если говорить кратко, язык средневековых философов является полуискусственным. Но отправной пункт для них - обыденный язык, который обогащается (а некоторые сказали бы - обезображивается) специальными терминами, частью введенными для передачи понятий греческой философии, частью созданными или приспособленными для выражения идей средневековых мыслителей.
Выше упоминалось об общем основании религиозной веры и об отношениях между философией и теологией в средние века. У читателя может сложиться впечатление, что западная философия в эту эпоху ограничивалась христианским миром.
Однако на самом деле существовали и выдающиеся иудейские философы, как Маймонид, и знаменитые исламские философы, как Авиценна и Аверроэс (если называть их именами, под которыми они были известны христианским мыслителям). В историях философии сложилась тенденция рассматривать иудейскую и исламскую философии средневековья с точки зрения их связей с творчеством христианских писателей и их влияния на последних. Эта практика, безусловно, уязвима для критики. И специалист по истории иудейской и исламской мысли избрал бы в своих работах иную перспективу. В то же время упомянутая практика достаточно естественна, если рассматривать средневековую философию как неотъемлемую фазу развития европейской мысли.
Как бы то ни было, необходимо остановиться на иудейской и исламской философиях средних веков, даже если сказанное о них будет неадекватно с точки зрения специалистов в соответствующих областях.
1. Христианская мысль II-го и III-го веков н.э. в античности
Едва ли надо разъяснять, что апостолы и их непосредственные последователи были заняты проповедью христианской веры, а не разработкой философской системы. Они рассматривали себя как свидетельствующих о воскресении Христа и передающих людям слово Божие и благую весть о его возрождающих деяниях, а не как мыслителей, которые дерзают решить загадку вселенной или раскрыть смысл человеческой жизни силами собственного ума. Перед ними стоял вопрос не о том, что человеческий ум может узнать о реальности с помощью философской рефлексии, но скорее о том, что сделал Бог, о божественном деянии и о самооткровении Бога во Христе и через Христа. Говорят, правда, что во время пребывания св. Павла в Афинах с ним спорили некоторые философы эпикурейской и стоической школ. Но очевидно, что апостол представлял свое послание не как совокупность абстрактных истин, полученных посредством метафизических аргументов. Он благовествовал 'Иисуса и воскресение'[13].
Однако вскоре возникла необходимость защитить новую религию от нападок со стороны нехристианских мыслителей, обосновать ее существование в глазах имперских властей и доказать, что истинную мудрость надо искать скорее в христианстве, нежели в трудах языческих философов. Тогда появились такие сочинения, как 'Апология' Марциана Аристида (ок. 140), адресованная императору Антонину Пию, 'Ходатайство за христиан' Афинагора (ок. 177), обращенное к императорам Марку Аврелию и Коммоду, а также сочинения св. Юстина (Иустина) Мученика (ок. 100–64). Произведения этих апологетов, правда, не могут считаться философскими. В то же время апологеты, естественно, использовали некоторые термины и идеи, взятые из греческой философии.
Далее, вынужденные отвечать на обвинения в атеизме, они доказывали, что отказ от политеизма в пользу монотеизма разумен и эта истина была понята, по крайней мере до некоторой степени, мудрецами или философами языческого мира. Что касается первого момента, то бессмысленно искать у апологетов развитую философскую аргументацию. Правда, мы можем найти зачаточные аргументы, например, у Теофила Антиохийского, который в Ad Autolycum (ок. 180) утверждает, что как душу можно узнать через движения тела, точно так же можно узнать Бога и его атрибуты через творения.
Далее, Минуций Феликс[14] доказывал, что космический порядок свидетельствует о божественном единстве. Но такие замечания едва ли представляют собой нечто большее, нежели утверждения, которые повторяют общие выводы, сделанные уже в Библии[15]. Однако касательно второго момента, а именно того, что языческие философы - по крайней мере некоторые из них - приблизились к истине[16], требует дополнительного разъяснения отношение христиан в античности к греческой философии.
Пекоторые из ранних христианских авторов относились к философии однозначно враждебно. Эта реакция, несомненно, подпитывалась критикой, направленной против христианства рядом философов в то время, когда христианская религия стала получать известность. В основе своей, однако, враждебность была выражением резкого противоположения мудрости, данной Богом в откровении, и человеческого умозрения, а также христианской жизни, возможной благодаря божественной благодати и поддерживаемой ею, и самодостаточной добродетельной жизни, которую вели философы вроде киников и стоиков. Вместе с тем
