Прошло несколько месяцев.
Однажды, как гром среди ясного неба, а скорее, наоборот, как солнечный проблеск посреди необозримой грозы, — телефонный звонок.
— Приезжай, Никита! Соскучилась! Очень хочу видеть! Ты нужен мне!
И я полетел…
Наташа встречала в стамбульском международном аэропорту Ататюрк.
Схватил ее в охапку.
— Ну, здравствуй! Вот и я…
— Ты уже здесь?
Удивилась и даже как будто расстроилась. У меня так бывало, когда о чем-то долго мечтал, и это вдруг случалось.
— Да, здесь! А что?
— Я так ждала…
Наташа держала дешевую и совсем не сердитую квартиру на первом.
Балкон выходил в тихий двор. За деревьями в трех шагах парил минарет мечети. Пять раз на дню муэдзин[9] задушевно призывал помолиться во имя Аллаха. Он был так близко, что мог бы заглянуть в окно проверить, как это делают, и, в случае необходимости, пригрозить пальцем… Если бы не был магнитофонной записью.
При моем появлении муэдзин не замедлил напомнить о себе. Молиться я, конечно, не стал. Но призыв понравился. Возможно, у меня роду кто-то когда-то и молился под этот крик. У Наташи вряд ли. Она бесстрастно заткнула уши.
Судя по размерам лежака, спальню, тестировали шведы! Не кровать, а шедевр!
Вентилятор в потолке над шедевром предполагал, что кто-то закатал здесь в бетон Карлсона.[10]
Эклектичный камин, нарисованный на стене в столовой, задавил вопросом: «При чем здесь папа Карло?»
Чтобы переключиться на что-то более светлое, отправился в магазин. Притащил ящик пива, десяток бутылок сухого — красного и белого, разумеется, — бутылку текилы и бутылку мартини.
— Так много? — удивилась Наташа.
— Люблю, когда бар забит. Это бодрит и вселяет веру в завтрашний день.
— Ты рассуждаешь, как герой Хемингуэя, — сказала Наташа и огорчилась. — Не надо, не старей раньше времени.
Пока Наташа готовила, листал журналы. С глянцевых страниц знойные красотки строили глазки, как газели, застигнутые за утренней зарядкой.
Наташа принесла поднос с вином и закуской. Маслины с красным перцем были разложены на блюдечке в виде улыбающейся счастливой рожицы.
— Это кто? — спросил я.
— Одна девочка. Ты с ней знаком. Видишь, как она рада тебе!
— С таким очаровательным личиком надо светиться в журналах, Наташа. А то снимают неизвестно кого…
— Это не просто.
— Что ж, дай Бог!
— Давай, за твой приезд! Теперь мы вместе, и у нас все будет хорошо.
— И еще за то, Наташа, что нам здесь не грозит опасность. И мы можем гулять по ночам…
Выпили.
Обнял Наташу.
Мы были вместе, у нас был дом и кое-какие деньги.
Мы смело смотрели в будущее, хотя там царила Неизвестность.
Она вела себя, как судья на финише.
Я видел, как Неизвестность ходит вдоль трибун, размахивая флажком, готовая в лучшем случае дать отмашку, что в гонке пройден очередной круг.
Неизвестность нельзя было ни обмануть, ни подкупить, ни задобрить. Но это было хорошо, как ни странно…
— Как ты жила без меня? — спросил я. — Подружилась с кем-нибудь?
— Конечно. У меня здесь много друзей.
— Хороших?
Хотелось как можно скорее войти в Наташину жизнь, перестать быть гостем.
— Хочешь, познакомлю тебя с друзьями?
Через пятнадцать минут катили на такси вниз от Улуса — улицы, на которой жили теперь, — к Босфору. Петляли среди вилл, обнесенных бетонным забором.
Это Ситези — так здесь называют поселки богачей.
— Когда-нибудь и мы будем жить так, — мечтательно сказала Наташа. — Если будем вкалывать.
— Давай за это выпьем. И за то, чтобы нам повезло.
У первого светящегося магазинчика притормозили. Подошел хозяин. Узнал, чего хотим, и через секунду вынес открытую бутылку сухого вина с двумя пластиковыми стаканами.
— Счастливого пути, — сказал он. — Заезжайте еще.
Водитель такси поехал медленнее. Видимо, чтобы нам легче пилось. А может, болел за обивку.
Вино было прохладное и слегка вязало.
В окно врывался густой стамбульский воздух, пахнувший солью и жареным арахисом…
Спустились в Артакей,[11] отпустили такси. Прошли по узкой древней улочке, мимо витрин с антиквариатом, к широкой площади у воды, где за столами под навесами сидели сотни людей.
Нас окликнули.
Это был манекенщик Юсуф, обезоруживающей резиновой улыбкой похожий на молодого Бельмондо.
С ним была Маруся, похожая на свое имя.
Маруся тоже работала манекенщицей. Она прожила в Турции два года и при каждом удобном случае поливала по-турецки.
Сели за свободный стол, заказали выпить.
— Как в Москве? — спросила Маруся, взъерошив короткие белокурые волосы.
Разговорились.
Юсуф ничего не понимал, но то и дело вставлял русские бранные словечки, которым научила его Маруся. Конечно, всегда не к месту. Это было похоже на попытку пьяного попугая выступить в Совете Безопасности ООН.
Прохожие здоровались, брали автограф. Юсуф был известен.
Подсел Ингин, тоже манекенщик. Кажется, он был еще популярнее. Девушки вставали в очередь, чтобы сесть на краешек его стула, обнять и сфотографироваться. Просто памятник Чехову в Гурзуфе!
— А не пойти ли нам на дискотеку, молодежь? — спросил Юсуф таким тоном, словно предложил на пару часов слетать на Марс, и его личная ракета ждала за ближайшей мечетью. — Это же в двух шагах…
