душу. Наверное, это со всеми так. Попробуй пожить жизнью другого человека, и тогда постигнешь его мотивы. Даже если он творил зло. Поэтому-то я и ушел из полиции. На маленькую пенсию. Когда перестаешь видеть разницу между ними и тобой, пора на покой.
Взваливаю его на закорки, и мы возвращаемся к машине.
По дороге он отрубается. Голова закинута назад, рот открыт. Переутомился, наверное.
Когда мы уже подъехали к дому, меня поражает страшная мысль. Хватаю его за запястье и щупаю пульс. Эмоций никаких, просто все во мне леденеет. Да нет, вот он, пульс-то. Слабенький, но есть.
Жму на клаксон. Появляется его дочь. Распахивает дверь машины, раскладывает каталку, вытаскивает отца. Он в забытьи.
Наградив меня диким взглядом, она подносит к губам Чета ладонь — дышит ли он? Проверка проходит благополучно, это видно по ее лицу. Теперь она смотрит на меня иначе.
— Добились, чего хотели? — спрашивает.
— Да, пожалуй. Я сам не знал точно, чего хотел. Но кое-чего я достиг.
Направляюсь назад к побережью. Смотрю на часы. Успею забрать детей из школы, только опоздаю минут на десять. А может, нагоню по дороге. Жена дома с малышом, к тому же машина у нас всего одна. Если что, дети подождут. У меня хорошие дети. Они знают, что папу не придется долго ждать.
Рассказать им о том, что я узнал сегодня? Митчелл уже в том возрасте, когда может одним махом, играючи запрыгнуть в кровать с самой середины спальни. Просто так. А того, кто притаился под кроватью, он совсем не боится. Просто не догадывается, что там кто-то есть.
А вот Перл по ночам то и дело забирается к нам в постель под предлогом, что ей приснился плохой сон.
У каждого из нас свой Злой Дух. И часто не один. Злые Духи появились, как только мы научились мыслить. Имен у них нет, и обличья тоже. Мы все чего-то боимся, не всегда сознавая, чего именно. Сегодня я оглянулся назад и узрел своих Злых Духов. С именами и рожами.
Даже не знаю, пугаться мне или радоваться. Ведь мои злые духи — ненастоящие. Это просто ущербные люди. У некоторых уродство заметно больше, у других — меньше.
Но все они когда-то принадлежали к роду человеческому.
МИТЧ, 50 лет
Памятный знак
На вершине льет дождь. Мы сгрудились в палатке в надежде, что когда-нибудь он перестанет. Темно. Дует ветер. Лучше бы нам совершить свое паломничество, когда погода улучшится, но сегодня годовщина. В этот самый день двадцать пять лет назад Перл оставила Леонарда у меня и исчезла.
Сейчас сезон дождей. Как и тогда.
Конечно, детей лучше было бы оставить дома. Но Леонард им обещал, а он всегда выполняет обещания, которые дал детям. И не только детям. Перенести поездку на другой день? Леонард ни слова не сказал о том, насколько важна дата. Ему и не надо было об этом говорить. Все и так знали. Мимо очевидного не пройдешь.
«Ну промокнут. Не сахарные», — вот и все, что он сказал.
И промокли. Почему это дождь так бесит меня, когда я в палатке? А если в доме под крышей, ничего.
В школе я сказался больным, благо есть кому меня заменить.
И вот я здесь.
Митчи где-то носится, а Перл сидит с нами. Свет фонаря выхватывает из тьмы ее фигурку, тесно прижавшуюся к Леонарду.
То и дело Перл поднимает голову и смотрит на тени, пляшущие на матерчатом потолке. Свистит ветер, палатка вздрагивает. Жутковато. В самый раз для ребенка, особенно когда папа рядом и его можно взять за руку в любой момент.
— Я как раз думал, — говорит Леонард, — как мне повезло. Еще чуть-чуть — и я бы всего этого никогда не увидел.
— У меня тоже мелькнула такая мысль, — говорю.
Леонард смотрит на Перл, а Перл — на Леонарда.
Отец берет дочку за подбородок.
— И не только я никогда не увидел бы этой мордашки. Никто в мире не увидел бы.
Перл корчит рожицы. Закрывает глаза и высовывает язык. Так она пытается обратить комплимент в шутку.
— Вношу поправку, — говорит Леонард. — Мир бы пережил. Легко.
После того как Перл засыпает, прижавшись спиной к брату, я задаю Леонарду вопрос, который давно собирался задать:
— Ты хотел как-то его наказать? Чисто подсознательно? Повинуясь инстинкту мести или справедливости?
Вопрос мой не случаен. Мне показалось, что некоторые хорошо мне знакомые черты у Леонарда вдруг исчезли. Оказалось, нет. Они просто спрятались.
В молчании слушаем, как дождь барабанит по натянутому полотнищу палатки. Внутри пока сухо.
— То самое, что настигло Перл. Одинокий борец за справедливость.
— Но желание-то у тебя возникло? Ты боролся с ним?
— Нет. Хоть и думал, что придется. Не пришлось.
— А если бы ты повстречался с тем, другим?
— Не знаю. Наверное, было бы то же самое.
— Он убил твою мать.
— Ну да. А моя мать убила моего отца. Я все убеждаю себя, что у нее были свои мотивы. Как я могу ненавидеть человека, убившего мою мать, не испытывая при этом ненависти к женщине, которая застрелила моего отца? Преступление-то почти такое же.
Я ложусь. Леонард тоже. Кладу руки за голову. Он делает то же самое.
— Леонард Деверо Ковальский Санг Ди Митри. Подумать только, что когда я появился на свет, у меня не было вообще никакой фамилии.
— А я-то был как рад, когда обнаружил одну из них.
— Оглянувшись назад, вижу, какой это был для меня больной вопрос. Ведь я сам казался себе каким- то отщепенцем, у которого ни кола ни двора. Мне и в голову не приходило, что весь мир принадлежит мне. И это место, эта гора — мои. А я, со своей стороны, принадлежу им. Кстати, Митч, спасибо, что приехал.
Когда минут через десять-пятнадцать я поднимаю голову, Леонард спит. В свете фонаря лицо у него юное-юное. Совсем как у мальчишки. Одно из тех лиц, без которых этот мир был бы беднее.
Задуваю фонарь и пытаюсь уснуть.
Просыпаюсь почти на рассвете. Дождь закончился. Дети спят. Леонарда в палатке нет.
Откидываю полог.
Леонард стоит спиной ко мне на вершине круглого валуна футах в ста от меня. Он обнажен по пояс, хотя утро холодное, руки раскинуты в стороны. Татуировка видна издалека. Все вокруг в дымке, на горы опустился тяжелый влажный туман. Могила его матери примерно здесь. И вот он, крест.
В молчании смотрю на эту картину, сознавая, как мало я понимал все это время.
Леонард никогда не отождествлял себя с Христом. Его тело было только памятным знаком. Татуировка была для него надгробием на могиле Перл, вещественным доказательством того, что она жила на белом свете.
