ему жизнь, – и в конце концов мы от него отстали.
Потом Вовчик женился и съехался с женой. И теперь последние пятнадцать лет рассказывал, как тяжело ему живется с вредной тещей, перманентно больной дочерью и вечно пропадающей на работе женой. Жена его действительно работала допоздна в какой-то фирме и получала зарплату в долларах: по сути, именно она и содержала семью.
Вовчик когда-то числился со мной в одном НИИ, даже собирался защищать диссертацию, но потом устроился по «блату» на завод слесарем-сборщиком и стал «заколачивать» в четыре раза больше, чем заколачивал, будучи инженером, – такой вот экономический парадокс эпохи «застоя»! Тогда его жена была в декрете, а потом – в отпуске по уходу за ребенком, и Вовчик жаловался, что ради семьи ему приходится вкалывать на проклятом заводе не разгибаясь: ничего не поделаешь – сдельщина!
Теперь на заводе он уже полгода не получал зарплату и боялся, что жена в конце концов выгонит его к чертовой матери.
Правда, у Вовчика была женщина с отдельной квартирой, с которой он встречался уже года два: он называл ее «мой действующий резерв» и собирался использовать в качестве запасного аэродрома для «птицы личного счастья». Но в последнее время «действующий резерв» стал проявлять тенденции к дезертирству, что ввергло Вовчика в состояние депрессии. Он так и заявил после того, как залпом прикончил бутылку портера:
– Я в жуткой депрессии!
– Вся твоя жизнь – депрессия, – бестактно заметил я. – Сколько тебя помню, все время сокрушаешься по поводу сделанного вчера вместо того, чтобы хорошенько обдумать то, что будешь делать завтра. Вовчик, пойми ты наконец, что прошлое не изменить, а поняв – расслабься!
– Тебе хорошо говорить! – возразил Вовчик. – В отдельной квартире живешь. А я, дурак, съехался со своей тещей по глупости. А ведь была своя жилплощадь! Пусть коммуналка, но – свой угол. Эх, знать бы, как все обернется, я тогда комнату сдавал бы, денег скопил; сменял бы комнату на отдельную квартиру, а уж потом бы – женился! Жену прописывать не стал бы. Сейчас сдавал бы квартиру баксов за триста в месяц, и теща бы слова сказать не могла! Эх, вернуться бы в то время, – уж я бы дурака не свалял!
– Валять дурака – твое любимое занятие! – назидательно заметил я. – Ты бы все равно выкинул какую- нибудь глупость, потерял бы жилплощадь и сейчас бы жалел, что не съехался с женой!
Вовчик начал возражать, – и тут зазвонил телефон. Я глянул на часы: без пятнадцати два. Я снял трубку. На этот раз звонил мой лучший друг Андрюха.
– Намечается маленький сабантуйчик! – радостно сообщил он. – И, между прочим, ожидается присутствие того самого Льва Григорьича, с которым тебе так давно не терпится свести знакомство! Так что в три жду тебя на Полежаевке у первого вагона из центра. Давай не опаздывай!
Я положил трубку и с досадой посмотрел на пустые бутылки «Балтики». Точно говорят: пиво с утра – и день потерян! Теперь вот – вечеринка. Правда, должен быть нужный человек – Лев Григорьевич, которого надо бы заинтересовать одним проектом и получить под него деньги. Но действительно ли он будет там? Мое знакомство с ним уже пару раз срывалось. Ну, да ладно!
А Вовчик тем временем продолжал развивать мысль:
– Самое обидное, что только теперь ясно, что именно нужно было сделать по-другому! Но уже ничего не изменить. Обидно, да?
– Я тебе как-нибудь машину времени подарю, – пообещал я. – А сейчас извини, но мне пора собираться!
Я открыл кухонный пенал и достал лежащие там с незапамятных времен две коробки конфет. Одну я вручил Вовчику со словами:
– Держи! Подаришь «действующему резерву» или жене – смотря по обстоятельствам.
Вовчик ушел, а я стал бриться и переодеваться к вечеринке. Ровно в три я уже был на Полежаевской с коробкой конфет и бутылкой «Лезгинки», которую собирался распить с нужным человеком Львом Григорьичем. Андрюха опоздал на дежурные десять минут, а через полчаса мы уже входили в гостеприимный дом где-то на проспекте Маршала Жукова.
Разумеется, Лев Григорьич оказался занят до зарезу и не смог почтить своим присутствием мероприятие. Зато мне удалось занять место за столом рядом с привлекательной шатенкой лет тридцати пяти. Однако, в соответствии с неумолимым законом подлости, ее почему-то больше заинтересовал Андрюха.
Ну что за день такой?!
Вечеринка явно не удалась. Встреча с вожделенным Львом Григорьичем в очередной раз перенеслась на неопределенный срок. «Лезгинку» мгновенно вылакали в качестве аперитива, да еще под квашеную капусту. Женщина, за которой я ухаживал весь вечер, ушла с моим лучшим другом Андрюхой. На прощание он весело и немного виновато подмигнул мне: дескать, сорри – ничего личного!
Гости мало-помалу расходились по домам. Наконец настал момент, когда хозяева еще не поглядывают в твою сторону молчаливо, но с определенным контекстом, а намек уже висит в воздухе на упруго натянутых нитях ожидания.
Я покинул гостеприимный дом одновременно с мужчиной лет пятидесяти. Он пришел, как и я, один. И так же, как и я, один уходил. Мы вышли из подъезда и закурили. Торопиться было некуда и не к чему. Мы разговорились, обмениваясь ничего не значащими фразами. Наконец мужчина бросил окурок и предложил:
– Если вы не против, можно зайти ко мне и посидеть за бутылочкой. Я в двух кварталах отсюда живу. Как смотрите на это?
Я внимательно посмотрел на него. Невысокий, с большой плешью и лицом Жана Габена за день до смерти. На «голубого» он вроде не похож, время не жмет, голова не кружится, да и – скучно! Почему бы не пойти?
– Только денег у меня на метро да на пачку сигарет, – честно предупредил я.
– У меня дома все есть! – отмахнулся мужчина.
И мы отправились к нему домой.
Жил он в крохотной однокомнатной квартирке старой «хрущобы». И в холодильнике действительно стояла матовая бутылка водки «Исток Люкс», а также просматривались соленые огурчики и квашеная капустка в банке; и еще колбаска – неплохая на вид. Кроме того, я углядел торчащий из бумаги краешек ветчины, а за ним… Впрочем, о чем это я? Короче, намечалось нормальное «продолжение банкета» с хорошей выпивкой, отличной закуской и задушевной беседой.
Холодильник радовал глаз содержимым – не то, что часто видишь в холодильниках холостяков: засохший до твердости алмаза кусочек эдамского сыра да пара дохлых тараканов. Зато комната поражала пустотой и неухоженностью.
В ней не было практически ничего, кроме продавленного дивана, явно принесенного с помойки облезлого стола с круглой столешницей, пары драных стульев того же происхождения и древнего телевизора «Рубин» – гордость последних пятилеток Страны Советов, стоявшего прямо на полу.
И еще – бронзовой статуи. Именно она сразу же приковала мое внимание и заставила забыть о спартанской убогости окружающего быта.
На массивном литом основании размером примерно метр на полметра, сделанном в виде пиршественного ложа, возлежал воин в доспехах времен Римской империи. Он опирался на левую руку, а правую положил на лежавший у бедра шлем. На основании отчетливо виднелась глубоко вырезанная латинская надпись – Spartacus.
Появился хозяин с бутылкой и закуской. Он сноровисто расставил тарелки, плеснул водки в стаканы.
– Потрясающая скульптура! – заметил я, усаживаясь за стол. – Похоже, настоящая бронза. Это изображение Спартака?
– Угадал! – ответил мужчина, грузно осев на стул, и испытующе взглянул на меня. – Кстати, он тебе никого не напоминает?
Я вгляделся в лицо бронзового Спартака. Нет, никого он мне не напоминал. Лицо странное: честно говоря, я представлял вождя восставших рабов несколько иначе… более мужественным, что ли. А здесь:
