наигрывать 'Барыню'.
Петр Александрыч впросонках услышал эти звуки, рассердился и закричал:
- Гришка!
- Чего-с? - отозвался Гришка из своего чулана.
- Ты музыкой забавляешься?
- Никак нет-с.
- И отпираешься еще, дурак! Кто ж это бренчит? Ты, кажется, помешался. Барин почивает, а ты изволишь шуметь.
После этого Петр Александрыч снова погрузился в дремоту, и в квартире его воцарилось безмолвие. Минут через десять громкое и неровное храпение слуги слилось с тихим и однозвучным храпением барина.
В восьмом часу барин открыл глаза и с удовольствием несколько раз потянулся.
- Какой приятный сон! Я видел Катерину Ивановну, точно наяву, будто я целую у нее руку, - а она мне говорит: 'Шалун! что вы делаете? перестаньте', а я и не слушаю ее и… и… все это очень может случиться!
Мечты его были прерваны звоном колокольчика в передней. В комнату вбежал офицер с серебряными эполетами.
- А я к тебе, мон-шер. Что ты делаешь?
- Ничего.
- И я ничего… Что это ты сидишь в потемках?
- Да так, заснул, братец… Гришка! свечей!
Свечи принесли.
- Куда ты вечером, мон-шер?
- Не знаю; а ты?
- Не знаю. В 'Сильфиду' не поедешь?
- Нет, братец, надоела.
- И мне, мон-шер, надоела: я десять раз сряду ее видел.
- Я сегодня был у Бобыниных с визитом.
Минуты две молчание. Офицер прошелся по комнате и запел: 'Тра-ла-ла, тра-ла-ла!,.'
- Кто?
- Катишь Бобынина.
- Да! Ах, я тебе не говорил: мы вчера вечером с Митей таскались, таскались по
Невскому, да и вздумали вдруг зайти к Доминику поужинать… Две бутылки шампанского выпили.
- Катишь мне говорила сегодня - мы с ней долго сидели вдвоем, - что ей скучно, что ей надоели балы. Все, говорит, это вздор, сердце ищет чего-то, и она так страстно посмотрела на меня и потом сказала: 'Приезжайте ко мне на днях вечером; я буду одна'. Это недурно, братец?
- Гм! Не сыграть ли нам в банчик?..
- Пожалуй… у меня теперь денег нет; впрочем, я сейчас получил письмо от матери из деревни: она пишет, что высылает мне четыре тысячи. Нет ли у тебя рублей двадцати пяти?
Мне только на несколько дней.
- С удовольствием, мон-шер, с удовольствием. Офицер схватился за боковой карман.
- Ах, канальство! бумажник-то я свой позабыл дома! У меня деньги есть: я на прошедшей неделе получил от отца пятьсот рублей карманных… Сыграем же в банчик; если проиграешь, отдашь мне после, если я проиграю, то завтра пришлю. Что время попусту терять? а?
- Разумеется… Гришка, мелки и карты!
- Неигранных карт нет-с, надо сходить в лавочку.
- Ну, подай игранные. Не все ли равно?
Игра началась, мелки пришли в действие, карты загибались и отгибались. Ни Петр
Александрыч, ни офицер не заметили, как пролетело время. Их уж и ко сну клонит. Петр
Александрыч в выигрыше.
- Который час?
Офицер посмотрел на часы.
- Вообрази, мон-шер, три часа.
- О-го! Не перестать ли?
- Как хочешь; сколько я проиграл тебе?
Петр Александрыч принялся считать.
- Сто один рубль.
- Только? я полагал больше. Адьё.
'Славно! право, славно! - подумал Петр Александрыч, провожая офицера, - мне и в любви и в картах начинает везти!'
ГЛАВА Ш
Кучер в васильковой шубе и глазетовом кушаке. - Будуар госпожи среднего сословия.
- Добродетельный человек с огромным ртом
Прошел день, другой, третий; офицер с серебряными эполетами не является и не шлет денег. По прошествии четырех дней Петр Александрыч написал письмо к офицеру:
'Мне крайняя нужда в деньгах, а из деревни я еще не получил. Сделай одолжение, mon cher ami, пришли сто рублей, которые ты намедни проиграл мне. Что новенького? Вчера я был у Бобыниных. Молодецки иду на приступ, все говорил с ней о любви. Ах, женщины! женщины! что, если б не было на свете женщин? Моя Катишь меня с ума сводит. В ожидании ста рублей tout a vous
Петр Александрыч запечатал письмо и написал на конверте:
Monsieur de Anisieff.
- Кучеру новую шубу принесли-с, - сказал Гришка.
- Принесли?
Петр Александрыч вдруг оживился и вскочил со стула.
- Вели же ему поскорей одеться и прийти сюда.
Кучер явился в светло-васильковой шубе, отороченной кошкой. Его сопровождал портной с ярко- пунцовой шапкой в руке: на шапке лежали глазетовые и парчовые кушаки.
У Петра Александрыча разбежались глаза. Прежде он бросился к кучеру, потом к портному; и шуба хороша, а шапка прелесть, и кушаки блестящие!
Шуба сшита удивительно.
- Застегни-ка, Васька, ее на все пуговицы да надень шапку.
Петр Александрыч обошел кругом кучера.
- Славно!..
'Какой бы только кушак выбрать? (его взяло раздумье) парчовый ли с цветами или просто глазетовый золотой?'
- А кушаки, любезный, какие моднее? - спросил он у портного в нерешительности.
- Это уж, батюшка, все самые княжеские, самые последние. Какой вам приглянется; по-нашему, все единственно, что тот, что другой.
- Ну, я возьму глазетовый; только знаешь, любезный, надобно его сложить пошире, на два пальца еще прибавить, так он будет виднее. Сложи-ка теперь… Вот так…
