из кармана две тоненькие брошюрки нравственного содержания.
- Вот-с я вам принес-с. Прекрасные речи-с, весьма красноречиво написанные. Не угодно ли-с, я вам прочту.
- Сделайте милость, Филипп Иваныч: вы знаете, что я люблю все нравственное.
Он развернул одну брошюрку и начал читать.
Чтение продолжалось три четверти часа. Онагр повертывался на стуле и, кусая губы, смотрел на свою желтую перчатку.
- Что вы никогда не приедете к нам на вечер, Филипп Иваныч? - сказала Катерина
Ивановна после чтения.
- Покорно благодарю-с; я на вечера не езжу-с…
- Правда, вам наши светские собрания кажутся тягостными и ничтожными…
Катерина Ивановна вздохнула.
- Счастлив, кто может вести такую добродетельную жизнь, как вы!
Филипп Иваныч покачнул голову.
Вслед за этим он завел речь о производстве одного начальника отделения в вице- директоры, одного коллежского советника в статские советники, о любви к ближнему и о безнравственности современной литературы. Потом он приподнялся, совершил свой обычный обряд приложения к ручке и ушел. Катерина Ивановна провожала его до дверей залы.
- Вот человек! - сказала она Онагру, возвратясь в будуар, - таких людей мало; что за ум, что за ученость! и притом это истинно добродетельный человек.
- Да это сейчас видно, - отвечал Онагр.
'Терпеть не могу эдаких, - подумал он, - только мешают волочиться; очень приятно слушать их проповеди!'
Вошел слуга.
- Барин вас просит к себе, сударыня; он сейчас приехал.
Катерина Ивановна сказала Онагру:
- Извините, до свидания, - и выпорхнула из комнаты, как птичка.
'Если бы не этот проклятый чтец, может быть, сегодня…' - подумал Онагр. - Васька! пошел куда-нибудь… ну, хоть на Дворцовую набережную, а там на Невский - и домой…
Васька, что, я думаю, другие кучера теперь смотрят на тебя?
- Как же-с, сейчас, Петр Александрыч, два господина спрашивали? чьи сани.
- Хорошо одетые?
- Да-с. Должно быть, важные господа.
Онагр улыбнулся.
ГЛАВА IV
Петербургские увеселения. - Ростовщик. - Любовь Онагра. - Кредиторы. - Письмо
- В Петербурге очень весело! - сказал Петр Александрыч пересчитывая восемьсот рублей, присланные ему из деревни, - да надолго ли здесь этих денег? Посмотрим, надолго ли?
Он положил деньги в карман и поехал завтракать к Доминику, обедать к Дюме; после обеда сел играть в домино на шампанское, потом в Большой театр.
В театре он в ложе у Катерины Ивановны… Она разодета, как на бал: руки ее закованы в браслеты, грудь открыта, на голове чалма с золотыми кистями. Возле нее сидит Анна
Львовна, сестра Настасьи Львовны*, которая * См. повесть: 'Прекрасный человек'. иногда гостит в доме Бобыниных и разливает чай для гостей и которую иногда Катерина
Ивановна удостоивает чести брать с собою в театр. Анна Львовна в ложе у Бобыниной точно в раю: это для нее редкий праздник! все, что есть у нее лучшего, она надела на себя… И лорнет в ее руке, и пудра сыплется с лица…
Петр Александрыч навел зрительную трубку на какую-то танцовщицу и сказал
Катерине Ивановне:
- Ma фуа! эль не данс па маль!..
Катерина Ивановна обратилась к нему и отвечала:
- Oui.
Он посмотрел на нее страстно, он глазами заговорил ей о любви своей… А в глубине ложи сидел безмолвно господин высокого роста и крепкого сложения, улыбался сам с собой, поводил усами и расправлял усы.
А в первом ряду кресел с правой стороны счастливый офицер с золотыми эполетами, вооруженный телескопом, рукоплескал фигуранткам, упивался взорами своей толстой Маши и восхищался легкостью ее ног, которые он, для поддержания собственного достоинства, называл ножками.
А офицер с серебряными эполетами бегал между кресел по ногам и бормотал
'пардон' и 'пермете'.
- Извини, мон-шер, - говорил он Петру Александрычу, столкнувшись с ним в буфете, - что я не прислал тебе ста рублей, которые проиграл; вообрази, меня обокрал лакей: все пятьсот рублей унес и много золотых вещей… Я на днях тебе пришлю, честное слово.
Спектакль кончился. За ужином у Леграна Петр Александрыч рассказывал офицеру с золотыми эполетами о том, как офицер с серебряными эполетами проиграл ему триста рублей и не платит.
- Не понимаю, - прибавил он, - как можно играть, когда нет денег!..
Через две недели, считая с этого ужина, из восьмисот рублей, присланных маменькой, в кошельке у Онагра осталось только один рубль семьдесят пять копеек.
Грустно посмотрел он на свою единственную монету, пощелкал языком и подумал:
'Надо занять хоть тысячи две… только даст ли этот проклятый Шнейд? Я и без того ему должен. Загадаю'.
Он пустил монету по столу.
- Если ляжет орлом, так даст, а если решеткой, так нет.
- Орел! орел!.. А если не даст? что будешь делать?
Он принудил себя выкурить сигару, - трубка ему опротивела, потому что у Дюме он не видал ни одного льва с трубкой, прошелся по комнате, свистнул раза два или три и отправился к Шнейду… Голова у него кружилась от сигары, но он сказал самому себе:
- Что за беда! привыкну; трубку курить - mauvais genre!
У ворот ростовщика он повстречался с тем штатским, у которого было сморщенное лицо и изнеженные движения.
- Мосьё Разнатовский, куда вы? - спросил он, по своему обыкновению, в нос.
Онагр немного смутился.
- Я… так… нужно к одному знакомому… а вы?
- Я от Шнейда - моего поверенного. Au plaisir…
'Та-та-та! - подумал Петр Александрыч, - поверенный! знаем мы эти штуки: просто, брат, занимал деньги…'
Ростовщик прохаживался по своей зале, уставленной бронзой и дорогими мебелями.
Он сам отворил дверь.
- Здравствуйте, Адам Иваныч, - сказал ему Онагр с непринужденною улыбкою, сбрасывая с себя шинель, а между тем сердце у него так и билось.
- Мое почтение, - сухо отвечал ростовщик.
- Что, любезный Адам Иваныч, как вы поживаете?
- Помаленьку.
