сейчас вокруг тебя в твоем «Заготсырье»? Вас там несколько человек. Суетитесь вы, хлопочете о бочках, о ящиках, о соли, о сахаре, о грибах, об огурцах да ягодах — вот и все. Вот и вся ваша духовная жизнь. А у нас ты найдешь веру, любовь, спасение души, свет господа, братьев и сестер… Ты подумай, что теряешь и что обретаешь!
И тетя Аня опять согласно кивала, шепча: «Да, да, да!»
А я — что… Я должна уйти с работы? — спросила она.
Нет, Анютушка! — воскликнул отец. — Ты должна работать, так бог велит. Да работай по–прежнему, делай там свое дело. Как всегда ты будешь там со всеми, но только не душой. Душой ты будешь с богом.
Теперь–то я понимаю всю хитрость этого баптистского хода: среди земной жизни тайно жить для бога.
Чем же я отблагодарю вас за помощь мне? — несколько растерянно воскликнула тетя Аня.
Вот, сестра, что на сей случай говорит еванге–лист Лука, — отец раскрыл Евангелие. — «Взглянув же,, он увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу. Увидел он также бедную вдову, положившую туда две лепты; и тогда он сказал на это: истинно говорю–вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка положили в дар богу, а она от скудности своей положила все пропитание свое,, какое имела».
Аня слабо, но благодарно улыбнулась:
Это очень тяжело быть одинокой, да еще в горе,, вы — добрые… Мне легче с вами. Не бросайте меня. А то ведь я… Я уже и не знаю, как мне жить…
ЭПИЛОГ
После этого прошел год.
Я окончил шесть классов, вытянулся, стал долговязым…
Дома мне становилось все хуже. Родители бушевали: я, как и Ванюшка, окончательно отказался от всяких молений.
Порой странно, даже удивительно складываются обстоятельства: жизнь, школа, люди увели меня из молельного дома, а веселая красавица тетя Аня, наоборот, пришла в этот дом. Но не было уже прежней веселой, молоденькой Анюты, бегавшей в кино. Она превратилась в спокойную, замкнутую женщину.
Как вы живете? — спросил я однажды тетю–Аню. — Вы теперь стали какой–то не такой, как были.
Мне хорошо теперь, — ответила она улыбаясь. — Тихо, спокойно, я знаю — зачем и ради кого я живу. Если бы и твоя душа тоже просветилась.
И вдруг мне, мальчишке, стало жалко ее, и захотелось мне рассказать ей о судьбе Фени, о крушении дедовой веры, о моей нелюбви к отцу с матерью. Но я промолчал. Не знал, как ей все высказать, не мог найти слов. Меня почему–то угнетали ее просветленное лицо, ее скрытая, внутренняя отчужденность. Теперь–то я понимаю, что я тогда бессознательно почувство–вал, что она умерла для той прекрасной, земной жизни, которая так властно звала меня к себе.
Вот эта смерть для всего земного, человеческого, как говорят баптисты, «греховного», и является для них «возрождением свыше».
Тетя Аня была готова для крещения, а крещение делало верующего членом общины.
Крещение тети Ани должно было произойти в реке Сосновой.
На берегу община разбилась на две группы: мужчины с отцом ушли в заросли ельника в одну сторону, женщины с тетей Аней в другую.
Мы, ребятишки верующих, сидели в сторонке. Так нам было велено.
Девушки в белых платьях, в венках из ромашек сгрудились под разлапистыми соснами.
Скоро мужчины вышли на берег, сразу же вышли и женщины.
Отец облачился в какую–то белую одежду, похожую на покрывало, часть которого была перекинута через плечо, а часть висела на левой руке. Он напоминал древнего римлянина в тунике, такой рисунок я видел в учебнике.
Тетя Аня была одета так же. На груди ее чернел шелковый бант, завязанный в форме креста.
Они встали рядом у воды. Вдруг запылали громадные костры. Красиво запел хор девушек. Они славили тетю Аню за то, что она отдала свою жизнь богу. Ей надели на голову венок из полевых цветов.
Вот тетя Аня с отцом вошли по колено в воду. По реке скользили сверкающие блики солнца. Община цепочкой растянулась по берегу.
Дорогие братья и сестры! — торжественно обратился отец к общине. — Сестра Михайлова Анна Ивановна желает принять святое крещение!
Не возражаем, брат! — хором ответила община.
Отец зашел в воду по пояс. Белое покрывало всплыло на воде.
К отцу подошла тетя Аня. Ее длинная коса с бантом–крестом на конце коснулась воды.
Отец положил на ее голову руку и громко спросил:
Веришь ли ты, сестра, что Иисус Христос…
Дальше я не разобрал слова. Тетя Аня что–то ответила ему. Я привстал и увидел, как отец осторожно нагнул тетю Аню, и через ее спину потекла вода, относя в сторону косу. Считалось, что вода смывает все ее земные грехи…
Крещение было обставлено настолько торжественно, что могло запомниться на всю жизнь…
У меня же было такое чувство, как будто я похоронил тетю Аню. Я бросился в кусты и побежал домой.
А вечером у нас в доме разыгрался скандал. Отец напустился на меня за то, что я ушел с крещения и не был на молитвенном собрании. Я заявил, что вообще не буду молиться.
Ах ты, бесово отродье! — заорал отец и ударил меня по щеке.
Господь тебя еще не так покарает! — закричала мать.
Нет никакого бога! — в бешенстве закричал и я.
Отец ринулся ко мне, я выскочил на улицу, во
тьму.
Чтоб ноги твоей здесь не было! Нет для тебя здесь дома! — и отец захлопнул дверь, лязгнул крючком.
Я спрятался в конопле за огородом. Меня всего так и трясло. Когда я отдышался и немного успокоился, я решил немедленно бежать к тете Тасе в Барнаул. Тем более, что туда уже уехали Ванюшка и Сашка Тарасов. Они будут учиться в речном училище. Я тоже смогу там жить и учиться — ведь мне дед оставил для этого деньги, да и я добавлял к ним свои летние заработки.
И тут я поблагодарил судьбу за то, что деньги были спрятаны не в доме, а в евменовском сарае.
Я прокрался в сарай, вытащил из–за балки деньги, завязанные в тряпицу, и побежал на пристань.
Пароход причалил в полночь. Я вошел на пустую палубу и остановился у поручней.
Никто в этот поздний час не садился, никто не сходил. Сияла полная луна, но было почему–то темно, и в этой темноте тонул поселок. И где–то там возвышался ненавистный мне дом с закрытыми ставнями.
Наконец отдали швартовы, пароход дал гудок и отделился от дебаркадера. Я облегченно вздохнул…
