настроившись на чистое восприятие окружающего. Предполагаемый адепт, среднего роста мужчина, стоял, держась за поручень и глядя в окно. Из-под тюбетейки выбивались короткие черные волосы, полы скромного халата были забрызганы сзади грязью. На ногах пассажира, как и у каждого второго мужчины, были кожаные остроносые сапоги до колена, украшенные по внешней стороне несколькими бляхами из блестящего металла. Лицо обычное, невыразительное, смуглое, с восточными чертами.
Трамвай по пологому спуску пересекал перекресток, где в знакомом Юрию Орле стояли Московские ворота. Дома по сторонам улицы стали меньше — один, иногда два этажа. По улицам катили конные повозки; уходящие в стороны переулки открывали взору сады, окружающие деревянные избы. Справа показался высокий левый берег Оки. Там, где Юрий привык видеть городской парк, возвышались каменные стены и башни кремля.
На остановках входили и выходили пассажиры, но адепт разрушения стоял неподвижно, глядя в одну точку. Кондрахин даже подумал, что тот находится в трансе. Может быть, Теглегад использовал чужое сознание? Тогда Юрию, по крайней мере, сейчас, ничего не угрожало. Но его увидели, запомнили, и, может быть, даже снабдили меткой, позволяющей легко его обнаружить при необходимости.
Трамвай прогрохотал по мосту над Окой и кондуктор объявил:
— Площадь Евпатия Коловрата.
Юрий вышел, покосившись на неподвижно стоявшего азиата. Вероятнее всего, это был не сам Враг, а лишь временно использованное им тело. Выйдя из трамвая, Кондрахин несколько раз как бы ненароком оглянулся, внимательно запоминая прохожих. Узкими не мощеными переулками, обходя кучки конского навоза, он подошел к редакции.
Лестница пропахла керосином. По коридорам сновал редакционный люд, стоявшие на полу и подоконниках консервные банки были полны окурков. Горшенина Юрий отыскал в кабинете, в котором помещались всего один стол, два стула и лежащий на подпорках обугленное бревно. На полу, подоконнике, на столе были навалены груды книг. Ожидавший его журналист оказался пожилым, плотного телосложения мужчиной с побелевшими волосами в вышитой узорами белой рубашке с засученными рукавами. Когда Юрий вошел, он как раз пил чай.
— Господин Горшенин? — осведомился Кондрахин осторожно. В этом мире говорили и писали на русском языке, но это был не совсем тот язык, к которому Юрий привык на Земле.
— Юрий Кондрахин, я полагаю? Проходите, сударь мой, садитесь на стул. А захотите, то и на сосну присядьте, — журналист кивнул в сторону закопченного ствола, — она не пачкается. Знаете, откуда сей замечательный экспонат? С Тунгуски, где в начале века громадный болид упал. Даже не спрашивайте, как мне удалось его сюда доставить — не признаюсь. Не случалось в тех краях бывать?
Юрий утвердительно кивнул, но ответил весьма уклончиво.:
— Я много где побывал.
— Мы тут в редакции все запросто, обращаемся на 'ты' и по именам. Так что зови меня Владимиром. — Чаю?
— Юра, — Кондрахин пожал протянутую руку. — Меня интересуют люди с невероятными способностями. Чтение мыслей, дальновидение, способность к передвижению предметов взглядом.
Горшенин утвердительно кивал головой, слушая перечисление. Затем сказал, с лукавинкой взглянув на Кондрахина:
— Меня всё это тоже интересует. Даже более того: это — мой хлеб. Так что, мил человек, давай я дам тебе подшивку нашей газеты годика за два. Почти в каждом номере моя статья на эти темы. А почему тебя интересуют такие случаи и такие люди?
Кондрахин не лгал. Ему действительно позарез нужно было выйти на людей с паранормальными способностями. Опыт Иоракау его многому научил. Один бы он ни там, ни на Земле ничего бы не сделал. Можно, безусловно, воспользоваться подсказкой журналиста и добросовестно проштудировать его многочисленные статьи. Но это — худший из вариантов. Заметки такого рода пишутся на потребу публики, и правды в них кот наплакал. И вряд ли кого можно отыскать по публикациям типа: 'Живет на окраине Москвы глухонемая бабка Аксинья, пользующаяся дурной славой…' Нет, Горшенина непременно нужно разговорить. От промелькнувшей мысли прибегнуть к гипнотическому внушению Кондрахин тут же отказался. Случай сулил приобрести неожиданного и более-менее компенентного союзника, грех было его упускать.
— Я предлагаю сделку, Владимир, и не сомневаюсь, что ее условия тебя полностью удовлетворят. Скажи, ты уверен, что все твои встречи и интервью с ясновидцами, телепатами и прочими умельцами не были розыгрышем? Да, небось, потом еще чего и от себя добавил, а?
— Ну, разве что для красного словца… Не научные же статьи я пишу.
— Прекрасно, что мы так легко понимаем друг друга. Давай поступим так: по твоим наводкам я навещу всех, по настоящему достойных внимания, а также тех, о ком ты слушал, но попасть не смог. Получу информацию точную и более обширную, чем это удалось тебе. Что ты будешь делать с ней дальше, меня не заботит. В свете надвигающихся событий факты будут потрясающими. Это я обещаю.
— Свежо предание… — пробурчал Горшенин. — Юра, я в журналистике почти сорок лет. Неужели ты серьезно думаешь, что я не научился разговаривать с людьми. Да ты знаешь, у кого мне приходилось брать интервью?
Кондрахин усмехнулся, наблюдая за реакцией Горшенина. 'Ничего, дружок мой многоопытный, сейчас ты отдашься мне с потрохами'.
— Всё дело, Владимир, в том, что у меня существенное преимущество: ты для них чужой, а я нет.
Горшенин скептически скривил рот.
— Да, сударь? Надеюсь, ты меня подивишь?
Фраза Горшенина оборвалась, ибо в ту же секунду Юрий исчез, оставив журналиста с разинутым ртом. Этому трюку Кондрахин обучился во время последнего пребывания в сокрытых мирах. Самое забавное, что способность исчезать из поля зрения не возмущала астральное поле. Этот потрясающе зрительный номер давным-давно освоили индийские йоги, а через тысячелетия после них его с успехом стал повторять создатель айкило профессор Морихей Уэсиба.
Спустя час Горшенин представил Юрию все, что он хранил в своем личном архиве о местных предсказателях, врачевателях, святых отшельников и прочих колдунах. Большая часть содержимого архива была обычным словесным мусором, но кое-какие имена и адреса Юрий записал.
Имена тех, кого он счел действительно наделенными способностями, Юрий не записывал, а запоминал. Даже Горшенин не должен был знать, кто на самом деле привлек его внимание. Владимир сам не мог разобраться в своем архиве. Он не обладал опытом Фрица Раунбаха в общении с астральными мастерами, опытом, из которого Кондрахин смог многое почерпнуть.
— Не вздумай открыто объявить, что ты не принадлежишь ни к какой религии, — наставлял его журналист, сразу и безоговорочно поверивший, что Юрий — чужак в мире Тегле. — Московское Ханство терпимо к любой вере: православие и ислам есть верования государственные, прочие виды христианства, ламаизм, брахманизм, иудаизм, синтоизм разрешены при уплате вероисповедальной пошлины. Язычники и нигилисты наказываются кнутом, а упорствующие — тюрьмой.
— Кто такие язычники? — спросил Юрий, — нигилисты, должно быть, безбожники?
— Точно, безбожники, чтобы им на том свете черти побольше уголька подкинули. А среди язычников как раз часто встречаются те, кем ты интересуешься, чтобы отыскать дорогу в свой мир. Их много в лесах Поволжья, свою веру они по понятным причинам скрывают. В тайне соблюдают свои обряды, уходя поклоняться своим истуканам на удаленные лесные поляны.
Владимир немного понизил голос:
— Говорят, они пьют кровь христианских младенцев. Я сам в это не верю, это больше на сатанистов похоже. Но чужака, забредшего в их селения, запросто могут волкам скормить. Я слышал, их жрецы способны повелевать лесными зверями.
В дверь кабинета просунулась коротко стриженая голова.
— Горшенин, сенсация! На вокзале у всех отъезжающих проверяют документы. Неужели война?
— Не тебя ли ищут? — Горшенин проницательно посмотрел на Юрия.
Однозначно ответить на этот вопрос Кондрахин не мог. Вполне возможно, что причина банальная, с его персоной никоим образом не связанная. С другой стороны не стоит забывать и о трамвайном эпизоде, когда на ним явно наблюдали.
