всех сторон только и будут кивать в ее сторону да шептать: «Слыхали? Посадили! Ну конечно, наломал дров, сигуранца и арестовала… Уже в каталажку заточили!»
Лязг ключей, звон железного засова прервал поток мыслей. Скрипнула дверь, и тусклая полоса света упала на пол, скользнула по стенам. Томов успел заметить, что лежит на бетонном полу, что в камере нет ни единого окна. Сверху послышался хриплый голос:
— Вставай! Выходи…
В дверях, к которым вела короткая лестница, стоял полицейский.
— Вставай, слышь?! — грозно повторил он и перешагнул через порог.
Томов приподнялся, но встать не смог. Закружилась голова, боль обожгла все тело, и, обессиленный, он снова свалился на пол.
Полицейский тотчас же спустился по ступенькам и, извергая поток ругательств, схватил Томова за локоть, рванул вверх и потащил к выходу. С трудом добрели они до уборной. Здесь полицейский мастерски запустил заскорузлую ручищу в шевелюру арестованного и резким движением сунул его голову под струю ледяной воды. Озноб пробежал по телу, еще сильнее заболели раны на лице, но в то же время Илья почувствовал некоторое облегчение: уменьшилось головокружение.
После короткой процедуры «приведения в порядок» полицейский повел Томова по узкому, казавшемуся бесконечно длинным коридору. Наконец они миновали еще какое-то затемненное помещение и вошли в уже знакомый Илье «кабинет». Здесь были те же чины полиции, которые днем арестовали его, а потом вели допрос. Высокий, с болезненным лицом пожилой комиссар, сидя на стуле, рылся в железном шкафу; второй — подкомиссар, приземистый, с прилизанными на пробор черными как смоль волосами, ерзал на подоконнике замурованного окна. Он глубоко, с наслаждением затягивался сигаретой в позолоченном мундштуке и искоса свирепо поглядывал на арестованного.
Томова посадили на табурет посреди небольшой грязной комнаты, напоминавшей герметически закрытый сейф. Положив, как заведено в таких случаях, ладони рук с растопыренными пальцами на колени, Илья уставился в дощатый пол.
Вдруг оба — комиссар и подкомиссар — как по команде, вскочили со своих мест и, опустив руки по швам, вытянулись в струнку.
В комнату вошел и направился к обшарпанному письменному столу слегка сутулый человек в коричневом элегантном костюме с черной лентой поперек левого лацкана пиджака. Днем на допросе голос этого человека показался Томову знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и когда его слышал.
Окинув недобрым взглядом арестованного, вошедший зло бросил:
— Когда входит господин шеф, арестованный обязан встать. Здесь не кабак!
Стоявший позади полицейский чувствительно ткнул Томова кулаком в спину. Морщась от боли, Илья поднялся. Снова, как во время первого допроса, он стал вспоминать, где и при каких обстоятельствах слышал этот сипловатый голос, необычную манеру говорить — монотонно, без отчетливых интонаций. И Томов вспомнил… У него перехватило дыхание. «Невероятно! Неужели это он помог тогда в гараже Захарии Илиеску избежать ареста? Но ведь, судя по всему, он тут большая шишка!.. Как же это?..»
Томов снова внимательно осмотрел господина шефа. На мгновение его взгляд задержался на черной муаровой ленте, перетянувшей лацкан пиджака. Траурная… И тотчас же из множества мыслей возникла догадка: «Солокану! Неужто в самом деле он?»
Томов не ошибся. Это действительно был Солокану — инспектор генеральной дирекции сигуранцы бухарестской префектуры. Этот страж порядка славился фанатической жестокостью. Легионерский «тайный совет», прибегая к всевозможным ухищрениям, решил натравить его на компартию, скомпрометировав ее прежде в глазах общественности, а заодно свести с инспектором и свои давние счеты. Таковые у них имелись…
На границе с Советской Россией легионеры учинили очередную провокацию. План был разработан до мельчайших деталей «тайным советом» легионеров и одобрен Берлином. В качестве исполнителя был избран некий студент, однокурсник дочери инспектора сигуранцы Солокану, одно время принимавший участие в легионерском движении, но впоследствии разочаровавшийся в его «идеалах».
Студенту предложили пригласить дочь инспектора Солокану в кино. Студент отказался. Тогда ему напомнили о «присяге верности движению», которую он принес «капитану», и о том, что нарушение этой присяги карается смертной казнью. Студент согласился, и в тот же вечер, после того как его видели в кино с дочерью Солокану, ее труп был найден в окрестностях Бухареста. А студент, ничего не зная о случившемся, сидел в ресторане Северного вокзала в ожидании последнего приказа, выполнение которого, как было обещано в соответствии с «законом» легионеров, освободит его от необходимости впредь соблюдать присягу движению.
Представитель легионеров не заставил себя долго ждать. Студент был несказанно удивлен и даже польщен тем, что этим представителем оказался сам Николае Думитреску — один из вожаков движения, не без основания рассчитывавший в недалеком будущем стать главой государства, а пока прославивший себя участием в убийстве премьер-министров Румынии Иона Георге Дука и Арманда Калинеску. Что же касается приказа, который студент с подобострастной готовностью выслушал из уст самого Думитреску, то выполнение его показалось ему совсем не сложным и абсолютно не рискованным… Он-то ведь знал, что многие легионеры получали приказы членов «тайного совета» Николае Думитреску и Хории Симы, выполнение которых заведомо обрекало их на гибель.
Преисполненный чувства гордости за оказанную ему высокую честь и испытывая угрызения совести из-за своего отхода от «национального движения за спасение страны от франкмасонов», студент, как прежде, воспылал решимостью самозабвенно служить идеалам нации. Он выразил готовность выполнить приказ. Правда, он несколько смутился, когда Думитреску сунул ему в карман «на всякий случай» пистолет и дал помять, что приказ надлежит выполнить безотлагательно. При этом один из легионеров, в прошлом офицер армии его величества Лулу Митреску, тотчас же вручил студенту билет второго класса, деньги на расходы и на обратный путь. Размышлять было некогда: до отхода поезда оставались считанные минуты.
Студент стушевался, глаза его забегали по сторонам, худощавое лицо совсем побледнело, очки съехали с переносицы на нос. Стараясь скрыть растерянность, он сказал:
— Все это так неожиданно… Надо бы предупредить жену об отъезде, ей нельзя волноваться, она в положении. И хотелось бы взять в дорогу плащ, вечером прохладно, а я налегке, в одном костюме…
Сочувственно взглянув на студента, Думитреску протянул ему свой новенький макинтош с поблескивавшим на подкладке большим фирменным ярлыком «Галери Лафаетт».
— Похвально ваше внимание к супруге, молодой человек, — сдержанным тоном произнес Думитреску, — но… откладывать отъезд нельзя. Да и не столь уж продолжительным будет ваше отсутствие — не более полутора суток. Смотрите не простудитесь! — напутствовал он студента, прощаясь.
«Как, однако, несправедлива молва о жестокости Николае Думитреску, — размышлял студент, сидя в поезде. — Ко мне он был так участлив…»
Потом все происходило как по расписанию: студент прибыл в пограничный город, всю вторую половину дня бродил по пыльным улицам, с неудовольствием отметил наличие множества лавчонок с еврейскими фамилиями на вывесках, заглянул в ресторан и даже побывал в невзрачном кинотеатре, который, к великому его сожалению, также принадлежал еврею. Когда же стемнело, он, точно следуя указаниям вожака легионеров, пошел по шоссе до заранее определенного каменного столбика с обозначенным километражем, от него свернул строго на девяносто градусов влево, прошел через небольшой овраг к Днестру — границе страны. Стрелки часов приближались к назначенному времени. Было уже темно, когда показался силуэт ожидаемого человека «с того берега». Стоя с пистолетом в руке, студент произнес условную фразу и, услышав верный ответ на пароль, с облегчением вздохнул. Он даже пожалел, что казавшийся ему весьма романтичным приказ члена «тайного совета» выполняется столь прозаически. Но, приблизившись к человеку, который должен был передать ому заветный портфель с «крайне важными для легионерского движения документами», студент признал в нем одного из легионеров, присутствовавших при разговоре с Думитреску. И тут же, словно из-под земли, перед ним выросла статная фигура того самого Лулу Митреску, который сутки назад в ресторане Северного вокзала вручил ему билет и
