Ты не понимаешь.
Меня все равно сейчас домой отпустят.
Да, какой тебя домой отпустят?! Ты понимаешь, что тебя сейчас повезут в ИВС?!
Думаю, ладно, повезут в ИВС – значит три дня задержусь, не больше. Тем не менее расстроился,- с девушкой вечер обломился... За ту весну я два раза в больнице лежал, мне руки оперировали, связки сшивали, и оттого что кололи много антибиотиков у меня началась аллергия на пыльцу, на всякую дрянь. У меня постоянно слезились глаза, из носа сопли текли, неприятное состояние. Менты не дадут никакого “супрастина” попить, а я лоханулся, с собой у меня не было, – купить не успел. У меня все течет, фигня какая-то, три дня придется протусоваться в таком виде. Очки у меня, естественно, забрали. В ИВС не положено очки, – вскрыться можно, стекла вытащить и вены себе порезать. Шнурки из ботинок забрали, ремень. Деньги нельзя было с собой – мало ли кого-то подкуплю. Опера просто у меня их украли: “Давай, мы их в дело положим”. Видать пивка попили на все четыреста рублей. Мобильный телефон я отдал адвокатше. Увидел, когда нас в кабинете оставили, у следака на столе лежит он. Отдал ей чехольчик от топора, – там же лежал, – и топор сам хотел отдать.
Клади к себе в сумку топор. Мало ли, вещественное доказательство. Скажут, что холодное оружие.
Нет, я его не заберу.
Да, забирай, положи в сумку. В машину отнеси и назад возвращайся.
Она отказалась. В итоге топор менты тоже украли.
После этого меня повезли снимать побои. Типа, медицинское освидетельствование, что я целый. А я иду, и думаю: “Меня задерживали культурно, на “будьте любезны”, хоть спецоперация, но пальцем не тронули вообще. Надо себе синяков понаставить, иду бицепсы себе беспалевно изо всех сил щипаю, чтобы хоть какую-то зацепку оставить, что хватали, применяли физическую силу. Хотя и понятно было, что бесполезно. НО на всякий случай. Зафиксировали, что синяки на бицепсах, – ладно, думаю, большего не сделать.
Изолятор и первые урки.
Ночью меня привезли в ИВС, там забрали очки, шнурки, дали какой-то скрученный проссаный матрац, посадили в хату. Там три шконаря деревянных стоят, параша в углу, умывальник, на стенах бетонная шуба, пол из старых досок. Под потолком дырка в стене, закрытая оргстеклом. Оно все мутное, в паутине, плесени, по сути, – крысиная нора. Над роботом (дверь с глазком и кормушкой) горит тусклая лампочка. Сразу в голове вспыхнуло слово “темница”. Вспыхнуло серой тьмой... Кроме меня нет никого, нормально. Спать охота, глаза слезятся, очков нет, компа нет, читать нечего... Ладно, лег спать.
Утром опять на допрос повезли. Отказался от дачи показаний. Пообщался с адвокатшей, говорит:
Ты не будь ребенком, не надо поддаваться здесь на провокации. Тут ты не в интернете, и не интервью журналистам даешь. Они здесь все, что ты скажешь, используют против тебя.
Понял, не вопрос, буду молчать.
На допросе говорю, что не буду с ними разговаривать, пока не предоставят экспертизу моих высказываний. Взял 51 статью и отказался от дачи показаний и сотрудничества со следствием.
Отвезли меня назад в ИВС. Смотрю, там уже сидит то ли Юра Расписной, то ли Витя Расписной, – отброс какой-то. Видно, что сидел всю жизнь, – все пальцы в перстнях, вся спина в куполах, грудь в иконах – все, что только можно, звезды и воровские и мусорские – пересидок, жженкой татуированный.
О, братуха, а ты че? За что?
Думаю: “Этому-то можно подрассказать, заагитировать его”. Я, за последние несколько лет, общался только с правыми, все разговоры были только об этом. Вся моя деятельность заключалась в том, чтобы вести пропаганду. Начинаю тележить про национал-социализм, про то, как гастарбайтеры занимают рабочие места, про социальную справедливость.
О! А чем занимаешься-то?
Я начал рассказывать и про ролики, про интернет, про организации – конкретно грузить. Вроде бы ничего секретного, а смотрю – у него глаза загораются.
Ух-ты, нифига! А расскажи еще чего-нибудь.
Разговариваю с ним, потом спрашиваю:
А ты за что сидишь?
А я колеса своровал. Дочка должна привезти пять тысяч долларов, меня сейчас выпустят отсюда.
Приводят второго такого же, Мишу Расписного, в татуировках до пяток.
О! Здорово, братуха! Здорово, братуха! А ты чего? Ни за что посадили парня, у тебя даже татух нету. Не сидевший, что ли?
Не, не сидевший.
О, а че? О, а за что посадили?... Ух, за русских посадили? О, а я сам русский. Да, ты сидеть будешь охуительно... Все нормально... Да, ты понимаешь, мы и сами за тебя...
Я опять пропаганду по-новой рассказывать, политику партии, национал-социализм, социальные лифты, справедливость, свобода. Они сидят, слушают, головами кивают. Я потом только понял, что это самые дешевые наседки ИВСовские. Которые первоходам на уши садятся, что-нибудь подрасскажут, а потом уши греют...
Меня они просветили про тюрьму, более-менее объяснили порядки, обычаи, – как хата выглядит, как заходить, как здороваться с пацанами, чего делать нельзя, что делать можно, о чем можно говорить, о чем нельзя говорить. В принципе, мне это особо не пригодилось, но тем не менее какое-то представление получил.
Вызывают меня, – адвокатша пришла, Елена. Выхожу к ней, меня сажают за столик напротив. Мы вдвоем в каком-то задрипанном кабинете со стенами, оклеенными пленкой “под дерево”, с несгораемым шкафом в углу, с протертым линолеумом, столом и парой стульев. Она принесла мне, как сейчас помню, жареное мясо, килограмма полтора. Грамм семьсот я смог съесть, потому что оно без гарнира было. Запивал томатным соком. Такой довольный, дня полтора, наверное, не ел ничего. Она дает газету “Коммерсант”, – посмотри, – там фотка моя здоровая, биография написана левая, часть, конечно, правда, но в основном наврали, оклеветали и ошельмовали меня. Объяснила мне, что сидеть мне полюбому придется несколько дней, – до десяти суток. Думаю: “Фигня! Посижу!”
